2019 Том 10 №4

Концептуализация философии текста предполагает выработку предварительно­го представления о способах текстовой презентации самой философии. При этом са­ми философские взгляды с трудом поддаются классификациям и систематизациям — в лучшем случае по эпохам и культурно-этническим факторам. В этой связи пред­ставляется плодотворным и оправданным не строить различные рационалистические конструкции, а взглянуть непредвзято на само реальное бытование философствова­ния. С таких позиций философия предстает не столько единой, монолитной, строго упорядоченной системой, сколько «системой систем», которые находятся в отноше­ниях и связях друг с другом, напоминающих «семейства языковых игр» Л. Витген­штейна. Философия суть универсальное, предельное осмысление мира, общества, чело­века, его самоопределения в этой действительности. В таком осмыслении само бытие предстает как текст. При этом философствование реализуется в различных формах текстуализации, которые стали предметом рассмотрения в данной статье. Вербаль­ная текстуализация (однословия, паремии, афористика, притчи, развернутые сюже­ты, герменевтические интерпретации, концептуальные системы) не исключает ви­зуальную, поступочную текстуализацию, их взаимный перевод. Философия способна принимать самые разные обличья, она столь же многообразна, как и пути человеческо­го самоопределения. Поэтому вряд ли можно считать обоснованными претензии како­го-то одного способа текстуализации философствования на исключительность и об­щезначимость.

В статье определяется понятие текста и кратко обсуждаются связанные с ним понятия речи и дискурса. Показано, как текст рассматривается в рамках гумани­тарных наук, при этом особое внимание уделяется структурно-семиотическому и герменевтическому подходам. Отмечаются как отличия этих подходов друг от друга, так и то общее, что можно увидеть в их осмыслении текста. Постулиру­ет­ся, что фи­лософский подход стремится к наиболее максимальному выходу за текст, но не уходу от текста. Гуманитарный и философский подходы к тексту раз­граничи­ва­ют­ся на основании их разных методов. Особо отмечается синтезирующая роль языка при фи­лософском подходе к тексту. В заключение предлагается обратить внимание на «науку о коммуникации», в рамках которой осмысляется сообщение в це­лом.

Рассматривается вопрос о философии книги в контексте размышлений о герме­невтике в творчестве кёнигсбергского мыслителя XVIII века И. Г. Гамана. В библио­центрической герменевтике Гамана вопрос о «философии Книги» приобретает ста­тус вопроса о возможности / невозможности опыта истины в целом. В свете этой гер­меневтики онтология сущего производна от качества «чтения», что обусловлива­ет особую герменевтическую ответственность человека в его диалоге с бытием. Су­щее как «Книга жизни» имеет адресата — Читателя, к которому оно обращается как Книга в сложной диалектике своего вокативного овеществления в пророческой эпи­стемологии Автора, сопротивляющегося «смерти автора» (Р. Барт). Именно этот Автор апеллирует к бесчисленным поколениям Читателя, непосредственно включен­ного в бытийную судьбу онтологического диалога. «Смерть Книги», или превращение Книги в симулякр по причине «смерти Читателя», утратившего способность «чте­ния», грозит подтвердить диагноз многих современных мыслителей о превращении мира культуры в автохтонное мерцание гибридно-цитатных руин утраченной онто­логии сущего.

В статье рассматриваются некоторые проблемы, связанные со становлением по­нятия текста, центрального для Тартуско-московской семиотической школы, и воз­можные направления его развития. К первым относится соотношение статики и ди­намики. С точки зрения классического структурализма, языковая система является статичным образованием. Вместе с тем, поскольку порождение текста представляет собой динамичный процесс, возможность динамики должна быть каким-то образом заложена и в языке. Решение этой дилеммы в Тартуско-московской школе велось в двух направлениях. Во-первых, это представление о принципиальной полисемиотичности текста: вербальный текст кодируется не одной, а несколькими знаковыми системами. Во-вторых, это представление об активности текста, его памяти и его ответствен­ности. Соответственно, формируются два основных направления развития идей Тартуско-московской школы. Первое связанно с исследованием полисемиотических систем и механизмов, будь то теория поэтического языка, теория перевода или ин­терсемиотические интеракции в различных областях биосемиотики. Второе реализу­ется в исследованиях взаимодействия текста и дискурса, в семиотике истории, идео­логии и т. п.

Дигитальная филология изучает бытиe текстов в электронных сетях, способы их чтения, написания и преобразования. Электронный текст гораздо более флюиден и легче поддается трансформациям, чем бумажные тексты и устные высказывания. Текстоника — это сочетание теоретической и практической работы с электронны­ми текстами, использование Интернета и всех возможностей компьютерной техни­ки для создания новых знаковых ансамблей, разработки новых жанров интеллектуаль­ного творчества, реорганизации и переосмысления уже существующих текстуальных массивов. В статье вводится ряд понятий, обозначающих разные конфигурации элек­тронных текстов: мегатекст — совокупность текстов, которые воспринимаются и исследуются как единое тематическое или семантическое целое; унитекст — сово­купность всех мегатекстов, «всемирная литература»; надтекст — текст более высо­кого, общего порядка по отношению к данному; синтексты, объединенные общим надтекстом и выступающие по отношению друг к другу как синонимы; перитекст — список синтекстов, текст-оглавление, который выдается поисковой системой. Диги­тальный автор и исследователь взаимодействует со всей сетью: каждое слово должно быть соотнесено не только с его непосредственным контекстом, но также и с надтек­стами, где оно использовалось другими авторами на протяжении всей истории пись­ма. При этом меняется основная филологическая процедура: интерпретация как глу­бинно-семантическое прочтение текста все более вытесняется его ретекстуализаци­ей, трансформацией, расширением или сужением его знаковых рамок. Интернет поз­воляет легко компоновать новые тексты, куда прочитанное входит на правах цитат или гиперссылок. Тем самым связное, линейное чтение и письмо уступают место сквозному, парадигмальному. С распространением автоматического перевода и много­языковой компетенции читателей меняется и принцип взаимоотношения языков: перевод как поиск эквивалентности уступает место конструктивной метаморфозе, играющей на неэквивалентности разных языков.

В статье рассматриваются содержательные и формальные вопросы описания многомерной семантической организации текста, в частности возможности исполь­зования аппарата модальной семантики для отображения отношений между сентен­циональными комплексами текста. С этой целью мы обращаемся к понятиям модели и модельной структуры, а также центрированного мира. Эти отношения могут быть описаны как система функций, соотносящих между собой языковые выражения текста, описываемые ими состояния дел (возможные миры) и контексты, в которых актуализируется текст. Существование индивидов (объектов) в мирах текста соот­носится с возможностью описания. Предполагается, что текст может пониматься двояко: как линейная последовательность сегментов и как многомерная семантическая структура, показаны возможности интеграции обоих подходов. Особо рассматрива­ется корреляция между механизмами связности текста и отношениями межмировой достижимости и прослеживания описываемых индивидов сквозь возможные миры. Предполагается, что разнообразие механизмов связности не позволяет ограничивать­ся только одним из механизмов прослеживания и требует учитывать различные кон­курирующие между собой подходы. Приводимые положения иллюстрируются на при­мере пушкинского чернового отрывка «Когда б я был царь…».

Тексты разных эпох так или иначе связаны с вопросом о производстве новизны и ее предъявлении. В поэзии последних лет можно заметить явные изменения установок поэтов на демонстрацию языковой новизны в текстах. У молодых поэтов появляются тексты, не основанные на заданных алгоритмах возникновения нового и его прочте­ния, а, напротив, маскирующие или подспудно выявляющие присутствие явной но­визны. Современная практика хеджирования нового должна быть осмыслена в свете философии текста и необходимости переосмыслить методы изучения языка поэзии. Возможность расшифровки поэтического текста больше не заложена в нем как алго­ритм. Языковая стратегия сопротивления современному диктату креативности ведет к возрастанию идиоматичности как отдельных фрагментов поэтического тек­ста, так и текста в целом.

В статье поднимается вопрос о методологических перспективах использования термина «паттерн» при анализе художественного текста. Очерчивается смысловое и категориальное поле термина, предлагается определение паттерна в проекции на язы­ковой материал, устанавливается соотношение терминов «паттерн», «повтор», «рекуррентность» и др. Лингвистическая онтология паттерна как текстопорожда­ющего механизма определяется тем, что паттерн проблематизирует отношения между повтором и вариацией, единым и множественным, «нормой» и «отклонением». Существенным условием для того, чтобы считать тот или иной текст имеющим паттерновую природу, в статье устанавливается несовпадение базового паттерна с его текстовыми реализациями при их одновременном подобии на уровне прототипа, модели; это позволяет определить отношения между паттерном и развертывающим­ся из него текстом как изоморфные отношениям между языковым элементом и его речевой реализацией. Анализ поэтических текстов А. Монастырского и Д. А. Пригова демонстрирует возможности взгляда на текст как на реализацию паттерна с точки зрения разных авторских художественных стратегий.

В статье анализируются механизмы юмора в малых поэтических жанрах, по­явившихся в Интернете в 2000-х годах и получивших названия «пирожок» и «поро­шок». Это четверостишия, написанные четырехстопным ямбом. В пирожках рифм нет, а в порошках последняя строка, усеченная до 2 слогов, рифмуется со второй. По­рошок как жанр возник на основе пирожка и, соответственно, позже него. Как в анек­дотах и некоторых других жанрах, важную роль в пирожках и порошках играет неожи­данная для читателя концовка — пуант (фр. la pointe — острие). Усечение последней строки в порошке приводит к выделению ее в особую позицию. Усеченная строка само­стоятельно или вместе с третьей строкой и составляет пуант. Для порошка это пуант почти обязателен и может быть конкретизирован, поскольку он не просто нарушает читательские ожидания, но вступает в конфликт с началом стихотворе­ния и заставляет вернуться к предыдущему тексту и переосмыслить его, а именно поменять оценку ситуации или осуществить «превращение», то есть произвести подмену персонажа или целой ситуации. Выделяются регулярные превращения, среди которых наиболее устойчивы следующие: вещь → человек, человек → вещь, человек → животное и т. д. Особое место по частотности занимает взаимное превращение мужчин и котов. Мотив превращения связывает объекты по образцу метафоры.