2019 Том 38. №4

В центре обсуждения — рецепция философии Платона, в частности его теории идей, в кантовской моральной философии, этике и учении о праве. Сам Кант считал себя последователем платонизма ввиду того, что его волновали антиэмпирические принципы человеческого поведения, хотя его собственная версия практического рационализма значительно отличается от платоновской. Это относится и к кантовской концепции свободы и прав человека. Наибольшее влияние на моральную философию Канта, согласно учению о двух мирах, оказали понятия mundus sensibilis и mundus intelligibilis, которые восходят не к самому Платону, а к еврейскому платонику Филону Александрийскому. Кант переосмыслил это учение, приняв умопостигаемый мир как моральный мир, состоящий из свободных разумных субъектов, которые должны трансформировать эмпирический мир человеческого общества и истории в соответствии с нормами и стандартами моральных законов. Предполагалось, что это будет программа реформы морали в мире людей применительно и к индивидуальной морали, и к космополитической задаче построения международного порядка правовых институтов. Практический платонизм Канта требует создать моральный мировой порядок через человеческие поступки, диктуемые чистым практическим разумом.

At the centre of discussion lies the reception of Plato’s philosophy, particularly his theory of Ideas, in Kant’s moral philosophy, his ethics and his doctrine of right. Kant saw himself as a follower of Platonism insofar as its anti-empiri­cist principles of human conduct are concerned, although his own version of practical rationalism differs considerably from Plato’s. This is also true of Kant’s conception of freedom and of human rights. The greatest impact on Kant’s moral philosophy is due to the doctrine of the two worlds, the mundus sensibilis and the mundus intelligibilis, which did not originate in Plato himself, but in the Jewish Platonist Philo of Alexandria. Kant reinterpreted this doctrine by taking the intelligible world as a moral world consisting of free rational agents who ought to transform the empirical world of human society and history according to the norms and standards of moral laws. This was meant to be a programme for a moral reform of the human world, both with regard to individual moral­ity and to the cosmopolitical task of the establishment of an international order of legal institutions. Kant’s practical Platonism insists on the creation of a moral world order through human actions that take their lead from pure practical reason.

На основе изучения истоков кантовского термина Gesinnung и обзора проблем его перевода на английский язык, представленных в первой части статьи, исследуются те новации, которые привносятся Кантом в истолкование данного понятия в критический период. В «Критике практического разума» к таковым относятся вопросы явленности умонастроения в чувственно воспринимаемом мире, метода установления и культуры истинно морального умонастроения, а также проблема неизменности умонастроения в прогрессе к добру. В «Религии в пределах только разума» новыми оказываются тезисы об умонастроении как внутреннем субъективном принципе максим, о добродетели как свидетельстве наличия умонастроения, о поступке как явлении умонастроения, о непостижимости умонастроения и его ноуменальном, сверхчувственном характере, о врожденности умонастроения в смысле его обретения не во времени, а именно в форме принятия свободным произволением, о единичности умонастроения и его неделимости на периоды, о революции в умонастроении в отличие от реформы эмпирического характера, о создании нового человека в отличие от ветхого как результате революции в умонастроении, о связи революции в умонастроении с «обращением» и вторым рождением. После обсуждения проблемы различения в переводах кантовских терминов Gesinnung и Denkungsart, а также обзора всех имеющихся вариантов перевода кантовского понятия Gesinnung на русский язык (стремление, наклонность, намерение, добродетель, добродетельность, убеждение, чувствование, образ мыслей, мысли, настроение, настроенность и умонастроение) автор приходит к выводу о том, что для русских переводов кантовских сочинений критического периода лучше всего подходит унифицированный вариант «умонастроение».

The sources of Kant’s term Gesinnung and a review of the problems of its translation into English were presented in the first part of this article; the second part examines the novel features that Kant brings to the interpretation of this concept in the critical period. In the Critique of Practical Reason these include the questions of manifestation of Gesinnung in the world, apprehended through the senses, the method of establishing and the culture of truly moral Gesinnung, as well as the problem of the immutability of Gesinnung in the progress towards the good. The new theses that appear in Religion within the Bounds of Bare Reason are Gesinnung as the internal subjective principle of maxims, on virtue as evidence of the presence of Gesinnung, on act as a manifestation of Gesinnung, on the unintelligibility of Gesinnung in its noumenal, suprasensible character, on the innateness of Gesinnung in the sense that it exists not in time, but in the form of its acceptance by free expression of the will, on the singleness of Gesinnung and its indivisibility into periods, on revolution in Gesinnung as distinct from empirical reform, on the creation of the new human being as distinct from the ancient one as a result of the revolution of Gesinnung, on the link between the revolution in Gesinnung and “conversion” or second birth. After discussing the problem of distinguishing the terms Gesinnung and Denkungsart in translation as well as a review of all the existing variants of translating Kant’s concept of Gesinnung into Russian (aspiration, inclination, intention, virtue, virtuousness, conviction, attitude, mode of thinking, thoughts, mood, disposition and umonastroenie), the author comes to the conclusion that the uniform variant umonastroenie is best suited for Russian translations of Kant’s works.

Я исхожу из предположения, что причиной трудностей в изложении своего замысла Кантом и, соответственно, подспудной причиной критического отношения к этому замыслу со стороны многих философов Новейшего времени являлось отсутствие в его распоряжении необходимого теоретического звена, с введением которого вся его система получала бы более надежное научное обоснование. Таким звеном мне видится дарвинизм, дающий подкрепление ключевому, но в то же время не обоснованному тезису «Критики чистого разума» — тезису о существовании синтетических суждений априори. Синтез дарвинизма с критической философией требует, однако, существенной перестройки последней, так как некоторые ее ключевые моменты в новом свете оказываются слабыми и требуют пересмотра или даже переворотов. Первый переворот, исследованный в статье, переопределяет источник происхождения категорий, который теперь обнаруживается не «сверху», где его искал Кант, то есть не в логических функциях, согласно метафизической дедукции, и не в самосознании, как это декларируется трансцендентальной дедукцией, а «снизу», в инстинктах, если рассматривать вещи в эволюционном измерении. Второй переворот переносит свободу воли, находящуюся у Канта в одной онтологической корзине с вещами самими по себе, «вверх», на другой этаж пирамиды онтологий, благодаря замене дуализма на плюрализм, поскольку дуализм слишком узок, чтобы вместить в себе все автономные компоненты критической философии. Таким образом, дух и свобода находят себе новое место, отдельное от сферы физической природы; категория приспособления объясняет, как возможно сосуществование разных онтологий; проблема двух интерпретаций трансцендентального идеализма (двухмирная vs. двухаспектная) находит свое решение в их примирении.

I proceed from the hypothesis that the difficulties in Kant’s presentation of his plan and, accordingly, the implicit reason for the critical attitude to this plan on the part of many contemporary philosophers stem from the fact that he had no theoretical link at his disposal which would offer a more solid scientific grounding for his entire system. I believe that Darwinism is such a link which bolsters the central but ungrounded thesis of the Critique of Pure Reason on the existence of a priori synthetic judgments. The synthesis of Darwinism and critical philosophy dictates, however, a substantial restructuring of the latter since some of its key elements prove to be weak in the light of modern studies and need to be revised or even reversed. The first reversal explored in this article determines the origin of the categories which are now revealed not “from the top down” where Kant sought them, i. e. not in logical functions in accordance with metaphysical deduction and not in self-consciousness as transcendental deduction claims, but “from the bottom up” if one considers things in the evolutionary dimension, i. e. in the instincts. The second reversal shifts the freedom of will which Kant placed in the same ontological basket with things in themselves at “the top,” to another level of the pyramid of ontologies, by changing dualism to pluralism because dualism is too narrow to accommodate all the autonomous components of critical philosophy. Thus spirit and freedom find a new place separate from the sphere of physical nature; the category of adaptation explains how different ontologies can coexist; while the problem of two interpretations of transcendental idealism (two-world vs. two-aspect interpretation) finds a solution through their reconciliation.

Период конца 1910 — начала 1920-х гг. характеризуется появлением онтогносеологических философских проектов в России, что было обусловлено критикой и попытками преодоления гносеологизации философии, утвердившейся вследствие интенсивного развития неокантианства и влияния феноменологии Гуссерля. Попытки поворота к онтологии появляются как у русских религиозных философов, так и русских неокантианцев. Я обращаюсь к малоисследованным философским проектам русских неокантианцев — Л. П. Салагова и Н. В. Болдырева. Объединяющей тенденцией их философских концепций стало перенесение гносеологических проблем в онтологию, стремление к отождествлению и сближению гносеологии и онтологии. Онтологизация теории познания осуществляется русскими философами через анализ субъективности и полное устранение психологических мотивов, отграничение трансцендентализма от трансцендентизма. Данные установки позволяют Салагову обосновать трехчастную структуру познания (сознание, бытие, сознавание) и зафиксировать основную задачу подлинной гносеологии, состоящую исключительно в изучении познавательного отношения — сознавания, а Болдыреву, опираясь на разделение рефлексии и чувственности, выстроить учение о саморазвертываемости бытия. Схожие тенденции — поворот к онтологии — наблюдались в тот же период и в западноевропейской философии, в том числе и в немецком неокантианстве. Однако концепции русских неокантианцев, предполагавших поворот к онтологии, демонстрируют достаточную самостоятельность, причем не только в силу особенностей интерпретации кантовского критицизма и неокантианского гносеологизма, но и вследствие внутренней дискуссии с русскими философами других направлений (например, с интуитивистами). Анализ онтогносеологических проектов русских неокантианцев позволяет существенно дополнить картину рецепции неокантианства в России.

The period between the late 1910s and early 1920s saw the emergence of onto-epistemological philosophical projects in Russia that was determined by criticism and attempts to overcome the domination of epistemology in philosophy which was the result of the intensive development of Neo-Kantianism and the influence of Husserl’s phenomenology. Attempts to turn towards ontology were made both by Russian religious philosophers and by Russian Neo-Kantians. I look at the little-studied philosophical projects of the Russian Neo-Kantians Lev Salagov and Nikolai Boldyrev. Their philosophical concepts share the tendency to transpose epistemological problems to ontology, and to identify and bring closer together epistemology and ontology. Russian philosophers ontologise the theory of cognition through the analysis of subjectivity, the complete elimination of psychological motives and the separation of transcendentalism from transcendentism. These principles enable Salagov to ground a three-part structure of cognition (consciousness, being, committing to consciousness) and to assert that the main task of genuine epistemology is exclusively the study of the cognitive relationship, committing to consciousness. They enable Boldyrev, proceeding from the separation of reflection and sensibility, to build a doctrine on the self-unfolding of being. Similar tendencies — a turn towards ontology — were observed in the same period in West European philosophy, including German Neo-Kantianism. However, the concepts of Russian Neo-Kantians, which imply a new orientation towards ontology, are fairly independent, and not only on account of the original interpretation of Kantian critical philosophy and Neo-Kantian epistemology, but also on account of internal discussion with the Russian philosophers belonging to other movements (for example, intuitivists). The analysis of the onto-epistemological projects of Russian Neo-Kantians makes important additions to the picture of the reception of Neo-Kantianism in Russia.

Освещено содержание докладов и дискуссий XII Кантовских чтений, которые были организованы в апреле 2019 г. научным подразделением «Академия Кантиана» Балтийского федерального университета им. И. Канта. Традиционно Кантовские чтения отличались универсальностью тематики, охватывали все области кантовского наследия. На этот раз тематическим фокусом конференции стала практическая философия, а именно исторические основания и современное значение этической мысли И. Канта в сопоставлении ее с другими философскими проектами эпохи Просвещения. Должное внимание при этом было уделено рецепции этики Канта и Просвещения в философии России и Запада. Специальные секции были отведены обсуждению аспектов взаимосвязи просветительской этики и эстетики, а также междисциплинарным проблемам на стыке философии политики и философии образования, включая пути противодействия различным формам интеллектуального порабощения. Возможности применения кантовских этических принципов обсуждались в тесной связи с осмыслением новейших тенденций развития науки и технологий. Было отмечено, что интеллектуальная и социальная коммуникативная среда нашего времени имеет немало общего с эпохой Просвещения, что делает предложенные в ту эпоху философские стратегии пригодными для адаптации и развития.

This review covers the content of reports and discussions at the 12th Kant Readings Conference held in April 2019 and organised by the research unit of the Academia Kantiana of the Immanuel Kant Baltic Federal University, Kaliningrad. Traditionally, Kant Readings have been thematically universal, embracing all the areas of Kant’s legacy. This time the conference focused on practical philosophy, i.e. the historical grounds and modern significance of Kant’s ethical thought as compared to other philosophical projects of the Enlightenment era. Due attention was paid to the reception of the ethics of Kant and the Enlightenment by philosophers in Russia and the West. Breakout groups discussed aspects of interconnection between the Enlightenment ethics and esthetics as well as interdisciplinary problems at the interface of philosophy of politics and philosophy of education, including ways to counter various forms of intellectual enslavement. The possibilities of applying Kant’s ethical principles were discussed in close connection with the interpretation of the latest trends in the development of science and technology. It was noted that the intellectual and social communication environment of today has much in common with that of the Enlightenment era, which makes the philosophical strategy proposed during that era amenable to adaptation and development.