2014 Выпуск №3(49)

Философская система Канта имеет странную судьбу: с момента ее появления на свет в ней обнаруживаются разрушающие ее противоречия, но затем оказывается, что противоречия находятся не в системе кёнигсбергского философа, а в голове интерпретатора, — и система стоит еще прочнее, чем прежде. Процесс этот идет уже более двух столетий и кажется бесконечным. Так на несокрушимую гранитную скалу накатываются волны и отступают, разрушившись в мириады брызг. Анализируются предусмотренные Кантом герменевтические принципы, предварительный учет которых заставлял бы критические волны мирно плескаться у подножья каменного утеса. Среди них есть те, на которых Кант специально акцентирует внимание читателя: принципы целостности системы и установка на непротиворечивость, и более тесно связанные со структурным содержанием системы: 1) принцип обособления (чистоты); 2) принцип системной открытости; 3) принцип конечной цели; 4) принцип историчности; 5) принцип деятельности; 6) трансцендентальный принцип и 7) принцип единства мира. Все эти принципы призваны убедить, что система есть ответ на вопрос «Что такое человек?» и представляет собою трансцендентальную антропологию.

Kant’s philosophical system has had a strange history: from the moment of its inception, it exhibited critical contradictions; however, later, it was demonstrated that the contradictions existed not in the system of the Königsberg philosopher, but rather in the mind of the interpreter, and the system proved to be even more solid than before. This process has taken more than two centuries and seems to be endless. It is akin to a rock that waves break against and then recede falling into myriads of splashes. This article analyses the hermeneutic principles suggested by Kant, which would make the critical waves peacefully lap against the rock. Kant draws special attention of the reader to some of them — these are the principles of system integrity and noncontradiction, as well as those closely connected to the structural content of the system: 1) the principle of purity; 2) the principle of system openness; 3) the principle of ultimate end; 4) the principle of historicity; 5) the principle of activity; 6) the transcendental principle, and 7) the principle of the unity of the world. All these principles are designed to prove that a system is the answer to the question “What a human being is”, as well as a representation of transcendental anthropology.

Кантовский взгляд на просвещение в статье 1784 года несет в себе ряд затруднений: в нем доминируют негативные характеристики, кроме того, безудержное пользование собственным рассудком может привести к логическому эгоизму (и иным его формам), отрицающему необходимость проверки своих суждений при помощи рассудка других. В «Критике способности суждения» и в «Антропологии…» Кант уточнил собственную позицию, дополнив негативную максиму самостоятельного мышления позитивной максимой мышления себя на месте другого, а также максимой последовательного и согласного с собой мышления. Самостоятельное мышление как поиск высшего пробного камня истины в собственном рассудке/разуме дополняется мыслью об общем человеческом разуме как пробном камне истины, который одинаково близок и доступен всем. Обдумывание способов содействия просвещению и выхода из состояния несовершеннолетия приводит Канта к противоречиям и парадоксам. Принуждение к отказу от принуждения в индивидуальном порядке с 1790 года тесно переплетается с тематикой социально-политических преобразований, способствующих прогрессу. Хотя в статье о просвещении, в «Религии в пределах одного только разума» и в «Антропологии…» Кант и дает глубокое философское и экзистенциальное толкование революции как истинного преобразования образа мышления (Denkungsart),  умонастроенности (Gesinnung), внутреннего мира человека (Innern), преобразования, связанного с образованием ноуменального характера, однако в 90-е годы XVIII века под впечатлением испытанного от Французской революции «энтузиазма» доминирующим у него становится довольно плоское социально-политическое значение революции, правда, интерпретируемой им как «знак» исторического прогресса и прогресса в осуществлении естественного права. Некоторые современники Канта, оспоривая оценки революции, оказывались ближе к его идеалам середины 80-х годов XVIII века, чем он сам середины 90-х годов того же века.

The originality of Kant’s answer to the question of the Enlightenment in a 1784 article consisted not in addressing the words of Horace, which was commonplace in Germany of the time, but in linking it to the revised legal notion of immaturity, which is now interpreted from the philosophical and theological perspective and has become one of key philosophical notions. However, Kant’s view is fraught with certain complications: firstly, it is dominated by negative characteristics; secondly, unlimited use of one’s understanding can lead to logical egoism (and other forms thereof) consisting in denying the necessity of verifying one’s judgements with the help of the understanding of others. In the Critique of Judgement and Anthropology, Kant describes his position in more detail supplementing the negative maxim of independent thinking with a positive maxim of thinking oneself in the position of others and the maxim of consistent and coherent thinking. Moreover, the requirement of independent thinking is limited by the idea of universal human reason, although Kant is not always consistent in distinguishing between reason and understanding in this context. Independent thinking as a search for the ultimate touchstone of truth within one’s reason/ understanding is supplemented with a thought about common human reason as a touchstone of truth that is equally available to everyone. Reflecting on the ways to facilitate enlightenment and overcoming the state of immaturity leads Kant to contradictions and paradoxes. After 1970, coercion to abandon coercion by each individual was closely linked to the topic of social and political transformational advancing progress. Although, in the article on enlightenment, Religion within the Boundaries of Mere Reason, and Anthropology, Kant provides a deep philosophical and existential interpretation of revolution as a true transformation of the way of thinking (Denkungsart), disposition (Gesinnung), the inner world of the self (Innern), and transformations relating to the formation of noumenal nature. Nevertheless, in the 90s, under the influence of “enthusiasm” aroused by the French revolution, he emphasises a restricted social and political meaning of revolution, however, interpreting it as a sign of historical progress and progress in implementing natural law. Unstinting support for the French revolution, despite acknowledging the illegitimate nature of social and political revolutions per se, made Kant revise the ideals of enlightenment, which he pursued earlier. It affected even the philosopher’s attitude to his contemporaries. Observing the revolutionary “experiment” with an open heart, Kant refused to notice that the apparent “progress” is the forcible “happy-making” of people in accordance with the idea of happiness promoted by those in power at the moment, whereas the others are reduced to the position of children or the immature, or even the mentally challenged. Such protests were voiced by some of Kant’s contemporaries, who were closer to his ideals of the 1780s than he himself in the mid-1890s.

Анализируется работа Канта «Ответ на вопрос: что такое просвещение?» Раскрываются философские предпосылки и сущность кантовского просвещения как политического проекта. Исследуется взгляд Канта на различие между «публичным» и «частным» использованием разума. Указывается на основополагающее значение этого различия для выработки идеала просвещения в области политической жизни. Предлагается видение этого идеала в эволюционном пути развития общества, основа которого — перестройка общественного сознания. Точка зрения Канта о том, что главный ресурс для развития общества состоит во всесторонней критике социальной действительности со стороны способного к самоопределению гражданина, рассматривается на фоне взглядов Руссо, отстаивающего право народа на революцию. После реконструкции кантовской позиции обсуждаются возможные теоретические проблемы, связанные с принятием этого проекта. Отмечается, что данный проект функционирует только при условии совпадения интересов правительства и гражданина. Примеры из российской истории свидетельствуют о том, что даже общая заинтересованность правителя и гражданина в благе государства оставляет пространство для конфликтов между ними. Рассматривается кантовский парадокс об обратно пропорциональной связи между уровнями гражданской свободы и свободы духа. Выдвигается гипотеза о диссиденстве как возможной политической форме реализации этого парадокса. На основе сформулированной дилеммы гражданина предлагается идея об антиномии политического разума, а также ее решение при помощи понятия о чистой совести. Проводится анализ понятия о чистой совести и на примерах показывается, что для его адекватного понимания необходимо учитывать практическую философию Канта. Делается вывод о том, что в отличие от коперниковской системы теоретического разума, кантовская система практического разума остается птоломеевской, где человек есть единственный центр и конститутивная величина этой сферы. Утверждается, что смысл кантовского просвещения состоит в отстаивании свободы человека и его достоинства.

This article analyses Kant’s work “Answering the Question: What is Enlightenment?” It is shown that Kant’s enlightenment is a political project. The author focuses on the philosophical prerequisites and the essence of this project and analyses the difference between the “public” and “private” use of reason. The article emphasises the major significance of this difference for developing the ideal of enlightenment in the field of politics. It is suggested that this ideal be seen in the evolutionary development of society based on the transformation of public consciousness. Kant’s view that the key discourse for social development consists in a comprehensive critique of social reality by a citizen capable of self-determination is considered against the background of Rousseau’s ideas, who defended the right of people to revolution. The reconstruction of Kant’s position is followed by a discussion of possible theoretical problems relating to the implementation of this project. It is stressed that the project can function only when the interests of government and citizen coincides. Russian history is addressed to illustrate that even “common interests” of the ruler and the citizen leave room for a conflict between them. The author analyses Kant’s paradox stating an inversely proportional connection between the level of civil liberties and that of spiritual freedom. The article proposes a hypothesis about the dissident movement as a possible political form of implementing this paradox. This dilemma helps to formulate the idea of antinomy of political reason, as well as develop its solution based on the notion of clear conscience. The author analyses the notion of clear conscience and uses example to illustrate that an adequate understanding thereof requires considering Kant’s practical philosophy. It is concluded that, unlike the Copernican system of theoretical reason, Kant’s system of practical reasons remains Ptolemaic, where a human is the only centre and constitutive quantity of this sphere. It is argued that the essence of Kant’s enlightenment lies in defending human freedom and dignity.

Подвергается критике попытка, что называется, сделать ответственным за Конституцию РФ И. Канта. На самом деле требуется серьезная доработка статей Конституции для того, чтобы они, действительно, стали отвечать духу и букве кантовских идей в отношении государственноправового устройства. Обращается внимание на необходимость более внимательного учета двух положений кантовской философии: взаимодополнительности морали и права и защите традиционных семейных ценностей. Юридическим дискуссиям о сущности конституционализма, верховенстве права, правовом государстве явно не хватает философской глубины, обращения к истокам данных феноменов. Без философского осмысления феномена права юристам невозможно будет ни понять «идеализм» Канта, ни прояснить связь этого идеализма с правовой практикой. Предложено рассмотреть две стратегии, отвечающие кантовскому духу правового государства в современных российских условиях: принцип воспитания моральной личности (а не компетентной) и принцип народосохранения. В качестве обязательных условий действенности конституционных норм и положений указывается на необходимость укрепления морального и общекультурного уровня, чему немало могли бы способствовать образцы морального поведения со стороны власти и изменения в образовательной политике. Поэтому сейчас важнее не правовая реформа, а моральное состояние общества, тот моральный климат и моральные императивы общественного сознания, которые в современном мире оказывают серьезное влияние и на формирование морали личности. Другой важной государственной стратегией представляется ориентация на воспитание самодостаточной и моральной личности, то есть гуманитаризация, а не юридизация образования.

This article is an attempt to give I. Kant “credit” for the Constitution of Russian Federation. Of course, the articles of Constitution require significant improvement so that they adhere to the letter and the spirit of Kant’s ideas on state and law. The article stresses the need to take into account two provisions of Kant’s philosophy: the complementarity of morals and law and support for traditional family values. The legal discussions on the essence of constitutionalism, supremacy of law, and constitutional state lack philosophical depth and consideration of the sources of these phenomena. Without a philosophical interpretation of the phenomenon of law, lawyers will be able to neither understand Kant’s “idealism”, nor explain the connection between this idealism and legal practice. The article presents two strategies corresponding to the spirit of Kant’s constitutional state in the modern Russian conditions: the principle of developing a moral (rather than competent) personality and the principle of population preservation. A necessary condition for the effectiveness of constitutional provisions is an increase in the moral and cultural level, which can be facilitated by examples of moral conduct shown by the authorities and changes in the educational policy. Thus, at the moment, the moral state of society — the moral climate and imperatives of public consciousness that largely affect the formation of personal morality — seems to be more important than a legal reform. Another important public strategy is orientation towards developing a selfreliant and moral personality, i. e. humanitarisation rather than juridification of education.

Рассматривается проект Лессинга по созданию Национального театра Германии в надежде открыть в Гамбурге «школу морального мира». В XVIII веке Гамбург считался одним из бастионов свободы в противостоянии двух бытийных форм — феодальной и бюргерской, став столицей новой системы ценностей: одним из средств в этой борьбе против идейного догматизма и феодального абсолютизма были философия и искусство. В этой атмосфере складывается новая понятийная культура, с надеждой и энтузиазмом воспринятая обществом: разум, добродетель, справедливость, толерантность, что отражало общее настроение бюргерской Германии в отношении казавшихся естественными человеческих склонностей и что, вероятно, было полным опровержением учения Августина о тотальной поврежденности человеческой природы грехом и мизантропической антропологии Гоббса. Эта немецкая чувствительность стала основой для философии надежды Лессинга. «Код надежды» Лессинга, идеи которого сформировались в «докритический период» эпохи Просвещения, основан на доверии к человеческой чувственности, в которой он неосознанно для себя в условиях наступившей автономии открывает гетерономную направленность экзистенциалов, «сострадание» и «страх» — в основе его теории катарсиса. Эти «вертикально» диспонированные психологические состояния оказываются в системе Лессинга его мостиками к природе, в которой он ищет истину. Именно этим обусловлена его теория реализма в «Гамбургской драматургии», принципиально отличающаяся от Кантовой философии. Для теории искусства Лессинга характерна эстетическая надежда на чувственную способность людей соединиться в общей моральной интерсубъективности через экзистенциальное очищение «в царстве красоты». Эта надежда Лессинга в его пантеистическом убеждении о неразрывном единстве природы и истины, манифестируемом в коде категории прекрасного. В поле напряжения между «ржавчиной корысти» и «золотом чувствительного сердца» Лессинг ориентируется на педагогическую силу катарсиса нравов под влиянием истинного искусства.

This article considers Lessing’s theatrical project of establishing a German National theatre aimed at founding a “school of morality” in Hamburg. In the 18th century, Hamburg was considered a stronghold of freedom in the opposition between the two forms of being — the feudal and burgher’s ones — having become a capital of the new system of values. Philosophy and arts served as a means in this struggle against dogmatism and feudal absolutism. In this atmosphere, a new conceptual culture emerged. This culture, warmly welcomed by the society, rested on reason, virtue, justice, and tolerance, which reflected the common attitudes of burgher Germany towards apparently natural human inclinations. It contradicted both Augustine’s teaching of human corruption and Hobbes’s misanthropic anthropology. This German sensitivity served as the basis for Lessing’s philosophy of hope. Lessing’s “code of hope”, whose ideas developed in the “pre-critical” period of the Elightenment is based on trust in human sensibility, within which, probably unconsciously, in the conditions of newly established autonomy, he discovers the heteronomous orientation of the “compassion” and “fear” existentials underlying his theory of catharsis. In Lessing’s system, these “vertically” positioned psychological states prove to be bridges to nature, in which he seeks the truth. It explains his theory of realism in Hamburg Dramaturgy, which differs radically from Kant’s philosophy. Lessing’s theory of art is characterized by aesthetic hope for the sensible ability of people to unite in moral intersubjectivity through existential purification in the realm of beauty. This hope is based on Lessing’s pantheistic belief in the unbreakable unity between nature and the truth manifested in the code of the category of the beautiful. In the stress field between the rust of greed and the gold of sensible heart, Lessing relies on the pedagogical power of catharsis of morals under the influence of true art.

С 20-х годов XX века в Гамбурге хранится очень необычный листок с записями Канта, на который кантоведы не обращали внимания. Этот маленький листок размером всего 8 × 6,3 см находится в собрании рукописей коллекционера Оскара Улекса (1852—1934), который, по всей видимости, приобрел его у какого-то французского владельца. На обеих сторонах сделаны записи: с одной стороны, о «моральной теологии», с другой — о «космологическом доказательстве». В начале статьи представлены описание листочка и расшифровка текста. Затем следуют «вопросы и ответы» о датировке этих заметок, в которых анализируются две независимые друг от друга линии аргументации в пользу бытия сущности, называемой Богом. Судя по происхождению выражений «моральная теология» и «конечная цель» и исходя из того, что в этих заметках ведется речь об «объекте моральной воли», они обе были сделаны не ранее последней трети 1780-х годов. И они относятся к центральному месту всей моральной философии Иммануила Канта. В третьей части статьи на основе детального анализа показано, что термин «моральная теология» и выраженное в нем позитивное сочетание моральной философии с теологией являются сравнительно поздним нововведением в творчестве Канта. Центральная в этом отношении рефлексия R 4582 [AA, XVII, S. 601], на ее материале попутно разъясняются некоторые базовые принципы, по которым Эрих Адикес упорядочил отдел рукописного наследия в издании собраний сочинений Канта, начатом бывшей Прусской академией наук.

This essay concerns an unusual note of Kant’s that has been available in Hamburg since the 1920s but otherwise neglected in the Kant literature. This small 8 x 6.3 cm sheet belonged to the manuscript collector Oskar Ulex (1852—1934), who appears to have bought it from a dealer in France. Writing covers both sides of the sheet, with moral theology discussed on one side, and the cosmological proof on the other. A transcription and description of the sheet is provided, followed by a “Question & Answer” with the goal of dating the notes describing the two separate arguments for the existence of God. The use of the expressions ‘Moraltheologie’ (moral theology) and ‘Endzweck’ (final purpose), as well as the discussion of ‘an object of the moral will’ — all of which touch upon a central point of Kant’s developing moral philosophy — show that the text on both sides of the sheet could not have been written before the last third of the 1780s. Finally, it will be shown that the term ‘moraltheologie’, and the positive connection between moral philosophy and theology contained in it, is a relatively late innovation in the Kantian corpus. A central reflection bearing on this point, R 4582 (AA, XVII, S. 601), will also be used to clarify several features of Erich Adickes’s methodology in preparing the Nachlaß volumes of the Kant-Ausgabe published by the former Prussian Academy of Sciences.

Впервые в философской литературе дается общее описание кёнигсбергского кантоведения как особого локального направления в истории философии. Ядро этого направления образовано деятельностью Общества друзей Канта, а также «архивным кантоведением» — работой по сбору, комментированию и публикации рукописного наследия, переписки и конспектов лекций Канта. С учетом значительного объема первичных и вторичных источников, предлагается вариант определения структуры кёнигсбергского кантоведения по четырем линиям деятельности: популяризации; биографическим исследованиям; сбору и публикации рукописного наследия и конспектов лекций; интерпретации и рецепции идей Канта. Подробно представлена история развития первой линии: популяризации философии Канта. Описана деятельность К. Розенкранца и «Общества друзей Канта», история создания книг И. Шульца и К. Штафенхагена, статей, докладов и брошюр О. Шёндёрфера, Р. Брюкмана, а также охарактеризовано их содержание. Показано, что популяризаторская работа во всех ее проявлениях была актуальной и велась с первых до последних лет существования этого направления, сыграла большую роль в возникновении и развитии других линий деятельности, а также в истории философии вообще и в культурной жизни Кёнигсберга. Приведен авторский перевод ряда фрагментов из описанных публикаций. Намечены перспективы дальнейшей разработки и детального анализа описанных сочинений, для которых данная статья может послужить ориентиром.

The article provides, for the first time in the philosophical literature, a general description of the Konigsberg Kant studies as a special local direction in the history of philosophy. Core activities in this direction formed the Society of Kant’s Friends, as well as "archival Kant studies" — the work of collecting, annotating and publishing the manuscript heritage, correspondence and lecture notes Kant. Given the large volume of primary and secondary sources, we propose a variant of specification of structure of Kant Studies in Königsberg — four lines of activity: popularization; biographical research and publications; collection and publication of manuskript heritage and conspects of lectures; the interpretation and reception of Kant's ideas. Detailed presented is the history of the first line — popularization of Kants philosophy. The activities of K. Rosenkranz and Society of Kant’s Friends, as well as history of creation of books of J. Schulz and K. Stavenhagen, articles, reports and brochures of R. Brückmann and O. Schöndörffer are described, their content is characterized. There are formulated some conclusions about the main value of this work for Kant studies, for the birth and development of the Kantianism, about the relationship of popularization with other lines of Kant studies in Königsberg, about cooperation of Königsberg researchers of Kant's life and philosophy with each other, and about continuity in their work. It is shown that the popularization work in all its forms has been conducted to date and the first to the last years of this trend, has played a major role in the emergence and development of other lines of activity. An author's translation of a number of fragments of the above publications. The prospects of the development of indepth and detailed analysis of the described compositions, for which this article can serve as a reference point.