2015 Выпуск №4(54)

Рассматривается «Критика чистого разума» на фоне полемики с К. Ясперсом как си-стема гносеологии и очерк всей философской системы Канта. Основной тезис — утверждение о том, что основание гносеологии Канта — трансцендентальная антропология, связанная с философией истории. Доказывается также, что формальное дуальное членение «Критики…» содержательно представляет собою триадическую систему с рядом таких же подсистем.

Against the background of a dispute with K. Jaspers, this article considers the Critique of Pure Reason as a system of epistemology and an overview of Kant’s philosophical system. The central thesis is the statement that Kant’s epistemology is based on transcendental anthropology connected with the history of philosophy. It is proven that, in terms of its content, the formal dual division of the Critique is a triad system comprising a number of similar subsystems.

На материале недавно впервые опубликованной на русском языке книги «Основы естественного права» Фихте анализируются логика и основные положения теории семейного права Фихте. Вторая часть исследования посвящена рассмотрению конкретной теории брачного права Фихте в контрастном сопоставлении с правовым учением Канта. Как соединение, так и разделение мыслится у Фихте происходящим в сфере внутренней жизни, в стихии личной свободы; отсюда роль духовных лиц в этой области. Основное внимание в своей теории Фихте уделяет природе и юридическим последствиям законного развода, трактуемого на основе его моральной антропологии пола как моральный факт и юридическое состояние. Состоявшийся в нравственной субстанции развод делает союз лиц незаконным сожительством, которое понимается существенно не по-кантовски. В этом свете рассматриваются вопросы о том, что должно охранять и что может наказывать в этой сфере государство.

Based on Fichte’s Foundations of Natural Right recently published in Russian for the first time, this article investigates the logic and basic statements of Fichte’s theory on family law. The second part of the study considers Fichte's theory of marriage law as compared to Kant’s legal doctrine. Both the union and separation of marriage partners is viewed by Fichte as a phenomenon of the internal life and an element of personal freedom, hence the role of clergy in this field. In Fichte’s theory, special attention is paid to the nature and legal effects of a legitimate divorce interpreted based on his moral anthropology of sexes as a moral fact and a legal status. A divorce, once accomplished in the moral substance, transforms the personal union of family partners into a concubinage, which is seen considered in an essentially non-Kantian way. Against the background of these concepts, the article deals with questions of what the state has to protect and what it is entitled to punish in the domain of marriage.

Анализируются так называемые хроносотериологии Кристионаса Донелайтиса и Канта. Де¬лается акцент на различии онтологических оснований этих сотериологий по причине разных герменевтических кругов. Исследуется влияние пиетизма на формирование герменевтических принципов у обоих. Предпринимается попытка хотя бы частичной актуализации хроносотериологических концепций Донелайтиса и Канта в контексте современных глобальных угроз.
Донелайтис, которого по праву считают основоположником литовской культуры, и Кант учились в Альбертине: Донелайтис — с 1736 года, а Кант — с 1740. Это было время пиетизма, который, однако, в Кёнигсберге первой половины XVIII века оказывается не столь однозначно обусловлен догматикой ортодоксального лютеранства. Представители пиетизма проявляют сотериологическую волю к исправлению мира через просвещение, что вступает в противоречие с догматом о предопределении. Эта воля отчетливо распознается не только в философско-педагогических усилиях Канта, но и в достойной серьезного внимания педагогике Донелайтиса, который, несмотря на глубокое пиетистское образование, уже в университетские годы проявлял большой интерес к физикотеологии и альтернативным пиетизму учениям.
Донелайтис и Кант никогда не встречались и имеют различные мировоззрения, однако также и нечто общее, что связано с проблемой времени. Их объединяет идея, что время есть не просто связанная с пространством форма существования материи, а прежде всего герменевтическая категория. Это означает, что время в своей сокровенной сути не просто объективно и абсолютно, но относительно, однако не в чисто эйнштейновском смысле, а в герменевтическом: время — функция от по¬ни¬мания. В этой связи темпорологии Донелайтиса и Канта едины в аспекте ответственности человека за время, которую оба связывают с вопросом о возможности свободы. Именно «тайна свободы» есть средство против действия «тайны беззакония».

This article analyses the so-called chornosoteriology as viewed by Kristijonas Donelaitis and Kant. Special attention is paid to the differences between the ontological foundations of these soteriologies stemming from differences in the hermeneutic circles. The influence of pietism on the development of the hermeneutic principles is analysed in the works of both authors. An attempt is made at a partial revision of Donetlaitis’s and Kant’s chronosoteriological concepts in the context of modern global threats. Both Donelaitis — rightfully considered the founder of Lithuanian culture — and Kant studied at Albertina: Donelaitis from 1736 and Kant from 1740. This was the era of pietism. However, in Königsberg of the first half of the 18th century, pietism was not determined solely by the dogmatics of orthodox Lutheranism. Adherents of pietism demonstrate soteriological will to improve the world through enlightenment, which contradicts the predestination dogma. This will is found not only in Kant’s philosophical and pedagogical endeavours, but also in Donelaitis’s pedagogy, which deserves serious attention. Despite his deeply pietistic education, Donelaitis expressed keen interest in physicotheology and alternatives to pietism as early as his university years. Donelaitis and Kant never met; they had different worldviews. However, they also had something in common relating to the problem of time. They shared the idea that time is not only a form of material existence connected to space but, primarily, a hermeneutic category. It means that, in its very essence, time is not only objective and absolute, but also relative in a hermeneutic rather than Einstein’s sense — time is a function of understanding. In this respect, Donelaitis’s and Kant’s temporologies are similar in terms of personal responsibility for time, which both authors associate with the possibility of freedom. The ‘mystery of freedom’ is a means to combat the ‘mystery of inequity’.

Возникшая еще в XVII веке благодаря трудам Ферма и Паскаля теория вероятности долгое время оставалась инструментом профессиональных математиков и не мыслилась как возможность рационального предвидения социального действия. В конце XVIII века Николя де Кондорсе (1743—1794) впервые предложил применить теорию вероятности к моральным и политическим дисциплинам, создав основу для социального прогнозирования. Разработанная им методика позволяла предсказывать результаты политических выборов и легла в основу будущей теории социального выбора. Вместе с тем представления Кондорсе о границах применения математических конструктов в социальных и моральных науках открывали широкие возможности для выхода социальной философии за границы спекулятивной метафизики и ее приближения к наукам «практическим», служащим чело-веку и обществу. Дается оценка идей Кондорсе в истории вероятностного исчисления как средства описания исторической хронологии. Характер размышлений Кондорсе о широких междисциплинарных возможностях математики позволяют сопоставить его идеи с воззрениями других философов просветителей (Руссо, Монтескьё, Вольтера и Дидро), а также ряду положений философии Канта. Несмотря на то что Кондорсе не был знаком с его работами, в отстаиваемых ими общих идеях об автономном субъекте, его разуме и свободе, истории и общественном прогрессе обнаруживается много общего. Однако имеющиеся расхождения свидетельствуют не только о преодолении Кондорсе ряда предрассудков его эпохи, но и об альтернативности его версии социально-этической и политической философии по отношению к теории практического разума Канта, а также философии истории просветителей и немецкого рационализма.

Probability theory, which emerged as early as the 17th century thanks to the works of Pascal and Fermat, served for a long time as a tool of professional mathematicians. It was not considered a means of rational prediction of social actions. In the late 18th century, Nicolas de Condorcet (1743—1794) first proposed to apply probability theory to moral and political disciplines thus creating a basis for social forecasting. The methods he developed made it possible to predict the results of political elections and formed the basis for the theory of social choice. However, Condorcet’s ideas on the limits of mathematical constructs’ application in social and moral sciences opened up opportunities for social philosophy to go beyond the borders of speculative metaphysics and develop as a ‘practical’ science serving both the individual and the community. This paper also assesses Condorcet’s ideas in the history of probability calculus as a method to describe historical chronology. The nature of Condorcet’s thoughts on the wide interdisciplinary opportunities of mathematics makes it possible to compare his ideas with those of other philosophers of the Enlightenment (Rousseau, Montesquieu, Voltaire, and Diderot), as well as a number of provisions of Kant’s philosophy. Despite the fact that Condorcet was not familiar with Kant’s works, his general ideas on the autonomous subject, their reason and freedom, and history and social progress bear strong similarity to Kant’s views. However, the observed differences are indicative not only of Condorcet having overcome the prejudices of his time, but also of that his version of social, ethical, and political philosophy is alternative to Kant's theory of practical reason, as well as the philosophy of history of the Enlightenment and German rationalism.

Предлагается обсуждение вопроса «Зачем изучать Когена?» Дается первый и предварительный ответ, согласно которому изучение мысли Германа Когена актуально для современной философии по крайней мере по пяти причинам. Они включают (1) улучшение Когеном критического идеализма субъекта, который он заменяет на идеализм идеи; (2) изложение мысли как этики закона; (3) артикуляция понятия антиципации в качестве принципа времени, истории и интерпретации; (4) изложение критического идеализма в виде идеализма не насильственного, тоталитарного или редукционистского, но идеализма в отношении инаковости и Другого; (5) роль истории (особенно истории религии иудаизма) в строительстве религии разума и концепции иудаизма.
Согласно Когену, мышление есть мышление первоначала. Под первоначалом же он понимает, однако, не просто начало любого мыслительного процесса, но первоначало критического мышления; а «первоначало» критического мышления он трактует в сущности как акт вопрошания. По мысли марбургского неокантианца, мышление производится из себя и само устанавливается в качестве цели и задачи. Это полагание себя в качестве цели и задачи подчеркивает самовозрастающую природу мышления, первоначальность самопроизводства. Первоначальность мышления является одним из значений термина «чистый», которое свидетельствует о том, что мышление в себе самом имеет импульс к движению, а не во внешних влияниях.
Делается вывод о том, что с преодолением дуализма рецепции и спонтанности критический идеализм получил позитивный импульс. Они согласованы друг с другом, потому что идея, понимаемая как гипотеза, образует фундамент (научный) знания. Поэтому критический идеализм может быть определен как идеализм идеи вместо идеализма субъекта.
Согласно Когену, мышление определяется через деятельность по образованию суждений. Суждение устанавливает по существу отношение между двумя различными понятиями, поэтому Коген определяет суждение также как акт «разделения» и «объединения». Это означает, что суждение является актом, который генерирует нечто через переменные направления деятельности разделения и объединения. Таким образом, марбургский философ трактует дискурсивное мышление как корреляцию разделения и объединения. Следовательно, дискурсивное мышление может быть определено как проникновение и сохранение переменных направлений деятельности разделения и объединения. Это означает, что сохранение переменных направлений деятельности есть отличительный признак, как схема развития мышления, следовательно, системы философии. Схема мышления определяется не через синтез или снятия, но через сохранение. В конце концов, мы можем сказать, что это в критическом идеализме Когена принадлежит к базовой структуре деятельности чистого, производящего мышления, что мышление находится над знаком инаковости и Другого.

This article attempts to answer the question as to why one should study Cohen. The author’s first and preliminary answer is that the study of Hermann Cohen’s thought is relevant to contemporary philosophy due to at least five reasons: (1) Cohen’s improvement of critical idealism of subject through replacing it with the idealism of ideas; (2) the exposition of thought as the ethics of law; (3) the development of the notion of anticipation as the principle of time, history, and interpretation; (4) the exposition of critical idealism as a form of idealism that is not violent, totalitarian or reductive, but rather is an idealism aimed at alterity and the other; (5) the role of history and especially the history of Judaism in constructing a religion of reason and the developing the concept of Judaism. According to Cohen, thinking is the thinking of first elements. However, he understands the first elements not only as the beginning of any thinking process, but also as the first principle of critical thinking, whereas the ‘first principles’ of critical thinking are the act of questioning. Cohen believes that thinking is generated from itself. Thinking sets itself as the goal and objective, which emphasises the self-expanding nature of thinking, the original self-generation. Initially, thinking is one of the meanings of the term ‘pure’, which suggests that thinking in itself — rather than external influences — is an impetus for the movement,. It is concluded that, having overcome the dualism of reception and spontaneity, critical idealism received a positive impulse. They are consistent with each other, because the idea — understood as a hypothesis — forms the basis for (scientific) knowledge. Therefore, critical idealism can be defined as the idealism of ideas as opposed to the idealism of the subject. According to Cohen, thinking is shaped in the course of making judgments. Judgment determines the ratio between two different concepts; therefore, Cohen defines judgment as an act of ‘separation’ and ‘association’. This means that the judgment is an act of generation through the variable directions of separation and association. Thus, the Marburg philosopher defines discursive thinking as a correlation between separation and association. Therefore, discursive thinking can be defined as the penetration and preservation of the direction variables of separation and association activities. This means that the preservation of direction variables is a distinctive feature representing a scheme of thinking and, therefore, a system of philosophy. Schemes of thinking are not determined by synthesis or removal, but rather by preservation. In conclusion, it is possible to state that, in Cohen’s critical idealism, this belongs to the basic structure of the pure activity, which generates thought, and that thought is a sign of otherness and the other.

Рассматривается проблема соотношения идей либерализма и социализма в социально-философской концепции выдающегося методолога социальных наук и правоведа-неокантианца Б. А. Кистяковского. Констатируется современное состояние неопределенности как в отношении самого понятия либерализма, так и принципов отнесения конкретных мыслителей к этому течению. Одно¬временно показывается несостоятельность сложившейся традиции отнесения социально-философской концепции Кистяковского к либерализму. Анализ проводится на примере разработанной Кистяковским модели «государства будущего» — проекта социалистического правового государства, «контур» которого Кистяковский очертил на рубеже XIX—XX веков. Автор статьи усматривает в содержании этого проекта выраженные марксистские аналогии и параллели. «Государство будущего» как государство правовое и социалистическое не только должно гарантировать права и свободы гражданина, которые Кистяковский отстаивает как приверженец идеи «естественных прав», но и осуществлять социальную справедливость. При этом подчеркивается ненасильственный, «эволюционный» переход от буржуазного правового государства к социалистическому. Характерным также стал особый «утопизм» проекта Кистяковского как проекта, ориентированного в будущее и направленного к этически окрашенной цели создания социально справедливого общества. Наиболее «марксистской» в этом проектe оказывается социально-экономическая компонента. В ней находит свое выражение оригинальная правовая трактовка идеи обобществления средств производства. Капиталистическая форма организации экономики видится Кистяковским как форма «хозяйственной анархии» и одно из главных препятствий в деле достижения социальной справедливости. Эта проблема решается им за счет вывода всех средств производства из частноправового оборота, что компенсируется расширением публичных субъективных прав.
Делается вывод о возможности соотнести социально-философские взгляды Б. А. Кистяковского, представленные в его проекте «государства будущего», с теоретическими положениями европейской социал-демократии середины ХХ века, не утрачивая при этом единство общей картины творчества этого философа.

This article is devoted to the correlation between liberal and socialist ideas in the social and philosophical conception of the prominent methodologist of social sciences and a Neo-Kantian legal theorist Bogdan Kistyakovsky. The author stresses the uncertainty of both the definition of liberalism and the principles behind attributing concrete thinkers to this movement. The article emphasises the inconsistency of classifying Kistyakovsky’s socio-philosophical concept as liberal. The analysis performed is based on Kistyakovsky’s model of the ‘state of the future’ — a project of a socialist rule-of-law state developed by Kistyakovsky at the turn of the 20th century. The article identifies distinct Marxist analogies and parallels in the contents of this project. The ‘state of the future’ as a rule-of -law socialist state should not only protect citizen’s rights and freedoms, which Kistyakovky supports as proponent of ‘natural rights’, but also ensure social justice. Moreover, he stresses the nonviolent, ‘evolutionary’ way of transition from a bourgeois rule-of-law state to a socialist one. Kistyakovsky’s project demonstrates certain ‘utopianism’, since it is future-oriented and it pursues the ethical goal of establishing a socially just society. The socioeconomic component is the most ‘Marxist’ element of Kistyakovsky’s project. It suggests an original legal interpretation of the idea of socialization of means of production. Kistyakovsky sees the capitalist form of economic organization as a form of ‘economic anarchy’ and a major obstacle to the mission of achieving social justice. This problem is solved through withdrawing all means of production from the realm of private law, which should be compensated for by the extension of public legal rights. It is concluded that it is possible to correlate B. A. Kistyakovsky’s social and philosophical views presented in the ‘state of the future’ project with the theoretical foundations of the European social democracy of the mid-20th century without considering the wholeness of the philosopher’s theoretical legacy.

Представлен критический отзыв на статью известного российского кантоведа, профессора А. Н. Круглова «Несовершеннолетие и задача истинного преобразования образа мышления», опубликованную в «Кантовском сборнике» за 2014 год в № 3 и 4. Предметом критического анализа стал прежде всего практический вывод статьи, в котором А. Н. Круглов выражает свое негативное отношение к Великой французской революции и двусмысленно высказывает свое неодобрение кантовских позитивных оценок этой революции. Такая двусмысленность может дискредитировать современную практическую философию, которая должна давать обществу ясные, устойчивые основоположения, понятные для большинства читателей. Иначе практические выводы могут быть произвольно истолкованы политиками, идеологами и обычными гражданами в качестве научных рекомендаций, инструкций для принятия различных решений. При этом А. Н. Круглов игнорирует важную кантовскую мысль о том, что социально-политические революции происходят по вине правителей, неспособных вовремя провести необходимые реформы. Именно поэтому насилие и жесткости революции — это не что иное, как возмездие самой природы за социальную несправедливость.
А. Н. Круглов явно противопоставляет друг другу кантовские понятия политической революции и «истинной революции в образе мышления», при этом упуская из виду, что без «устранения личного деспотизма» и «угнетения со стороны корыстолюбцев или властолюбцев» невозможно достичь «истинного преобразования образа мышления» и что именно политические, подчас страшные, кровавые революции могут освободить общество от такого угнетения.
Дается объяснение кантовской симпатии к Французской революции как «историческому знаку» возможности морально-правового совершенствования человеческого рода через стремление к моральным целям. Политическая революция рассматривается в качестве начального («негативного») этапа просвещения, заключающегося в освобождении от принуждения и от «помочей» опекунов, за которым должен следовать собственно позитивный этап просвещения, предполагающий развитие культуры разума.

This paper presents a critical review of an article by the eminent Russian Kantianist Prof A. N. Kruglov published under the title “Immaturity and the objective of a true reform in ways of thinking” in Kantovsky Sbornik (issues 3—4, 2014). The critical analysis focuses on the practical conclusion, in which Prof Kruglov expresses his negative attitude to the French Revolution and shows ambiguous disapproval of Kant’s positive attitude to it. This ambiguity can discredit modern practical philosophy, which has to present to the society clear and stable statements that can be understood by most readers. Otherwise, practical conclusions can be arbitrarily interpreted by politicians, ideologists, and general public as scientific recommendations and guidelines for decision-making. Moreover, Prof Kruglov ignores Kant’s important thought about socio-political revolutions being the fault of rulers incapable of implementing necessary reforms. Therefore, the violence and cruelty of revolutions are nothing but the nature's vengeance for social injustice. Prof Kruglov juxtaposes Kant’s notions of political revolution and ‘true reform in ways of thinking’ neglecting the fact that, without a ‘falling off of personal despotism and of avaricious or tyrannical oppression’, it is impossible to achieve a ‘true reform in ways of thinking’ and that cruel political revolutions can liberate the society from such oppression. The paper explains Kant’s positive attitude to the French revolution as a ‘historical sign’ of the possibility of moral and legal improvement of humanity through striving for moral goals. Political revolutions are considered as the initial (‘negative’) stage of enlightenment consisting in the liberation from coercion and ‘assistance’ from guardians. This stage should be followed by the positive stage of enlightenment suggesting the development of culture of reason.