2014.Выпуск № 4(50)

Если тщательно проанализировать композицию трактата, представляющего первую из «Критик», и сравнить ее с аналогичной композицией второй и третьей «Критик», то можно заметить отсутствие в структуре «Критики чистого разума» такого важного композиционного элемента, как антиномия чистого теоретического разума. Имплицитно в тексте она, разумеется, содержится: рассуждения Канта все время опираются на нее, имеют ее в виду, однако антиномия чистого разума так и остается не эксплицированной ее автором. Вместо этого чрезвычайно важно¬го структурного элемента, значительно облегчившего бы понимание столь сложного трактата, в тексте «Критики чистого разума» имеется система антиномий космологической идеи чистого разума, но это далеко не одно и то же: одно дело — сама антиномия чистого разума и совсем другое — система частных антиномий одной из ее идей. Факт этого недоразумения и его причины и обсуждаются в статье, осуществляется экспликация антиномии, реконструируемой из всего комплекса текстов Канта; рассматривается вопрос о том, как же решается Кантом эта антиномия.

A thorough analysis of the structure of the treatise constituting the first Critique and its comparison with the analogous structure of the second and third Critiques show that the Critique of Pure Reason lacks such an important element as the antinomy of pure theoretical reason. Of course, it is implied in the text: Kant’s reasoning is based on it and takes it into account. However, it is not explicitly expressed. Instead of this crucial structural element, which would significantly simplify the understanding of such a complicated treatise, the Critique of Pure Reason presents the system of antinomies of the cosmological idea of pure reason. However, these phenomena are not identical — there is a great difference between the antinomy of pure reason and a system of particular antinomies of one of its ideas. The article addresses this complication and the reasons behind it and explicates the antinomy, which is reconstructed based on the entire body of Kant’s works. The authors considers Kant’s resolution of the antinomy.

Анализируется система умозаключений, которые Кант использует в «Религии в пределах только разума», чтобы продемонстрировать существование злого образа мыслей (Gesinnung). В этой работе, по мнению автора, Кант представляет два важных нововведения по сравнению со своим фундаментальным проектом, изложенным в трактате «Основы метафизики нравов». Он говорит о необоснованности свободы и приходит к постулированию трансцендентальной структуры, аналогичной единству апперцепции, чтобы унифицировать все воления агента и сделать возможным первоначальное применение свободы. Первое нововведение порождает ряд вопросов относительно оправдания максим, второе влечет за собой появление теории морального самоконституирования. Вместе они рисуют волюнтаристский образ Канта, который ставит под сомнение его раннее уподобление свободы нравственности (так называемый «тезис взаимности»), что часто игнорируется во вторичной литературе.

This article analyses the system of inferences used by Kant in Religion Within the Boundaries of Mere Reason to demonstrate the existence of evil disposition (Gesinnung). The author be¬lieves that, in this work, Kant introduces two innovations in respect of the fundamental project presented in the Groundwork of the Metaphysics of Morals. He emphasises that freedom is not justified and postulates a transcendental structure similar to the unity of transcendental apperception in order to unify all volitions of an agent and make the initial application of freedom possible. The first innovation gives rise to a number of questions as to the justification of maxims, whereas the second leads to the theory of moral self-constitution, which was not completed within Kant’s practical philosophy. Together, they create a voluntaristic image of Kant, which undermines the philosopher’s earlier comparison of freedom with morality (the so called “reciprocity thesis”) — a fact often ignored in secondary sources.

Оригинальность кантовского ответа на вопрос о Просвещении в статье 1784 года со-стояла не в самом обращении к словам Горация, в их увязывании с переосмысленным юридическим понятием несовершеннолетия, которое теперь трактуется в философской и теологической перспективе и превращается в одно из важнейших философских понятий. Однако кантовский взгляд несет в себе ряд затруднений: во-первых, в нем доминируют негативные характеристики, а во-вторых, безудержное пользование собственным рассудком может привести к логическому эгоизму (и иным его формам), состоящему в отрицании необходимости проверки собственных суждений при помощи рассудка других.
В «Критике способности суждения» и в «Антропологии…» Кант уточнил собственную позицию, дополнив негативную максиму самостоятельного мышления позитивной максимой мышления себя на месте другого, а также максимой последовательного и согласного с собой мышления. Кроме того, требование самостоятельного мышления ограничивается идеей всеобщего человеческого разума, хотя Кант и не всегда последователен в разделении рассудка и разума в этих вопросах.
Решительная поддержка французской революции, несмотря на признание нелегитимного характера социально-политических революций как таковых, фактически привела Канта к ревизии ранее отстаиваемых им идеалов просвещения. Наблюдающий с откликом в сердце за революционным «экспериментом», Кант отказывался замечать, что видимое им «продвижение к лучшему» представляет собой насильственное «осчастливливание» людей в соответствии с представлениями о счастье тех, кто располагает на тот момент силой, при котором другие люди низводятся до состояния детей или несовершеннолетних, либо же и вовсе слабоумных. Подобные протесты выдвигали некоторые современники Канта, которые удивительным образом оказывались ближе его идеалам середины 80-х годов XVIII века, чем он сам середины 90-х годов XVIII века.

The originality of Kant’s answer to the question of the Enlightenment in a 1784 article consisted not in addressing the words of Horace, but in linking it to the revised legal notion of immaturity, which is now interpreted from the philosophical and theological perspective and has become one of key philosophical notions. However, Kant’s view is fraught with certain complications: firstly, it is dominated by negative characteristics; secondly, unlimited use of one’s understanding can lead to logical egoism (and other forms thereof) consisting in denying the necessity of verifying one’s judgements with the help of the understanding of others. In the Critique of Judgement and Anthropology, Kant describes his position in more detail supplementing the negative maxim of independent thinking with a positive maxim of thinking oneself in the position of others and the maxim of consistent and coherent thinking. Moreover, the re¬quirement of independent thinking is limited by the idea of universal human reason, although Kant is not always consistent in distinguishing between reason and understanding in this context. Unstinting support for the French revolution, despite acknowledging the illegitimate nature of social and political revolutions per se, made Kant revise the ideals of enlightenment, which he pursued earlier. It affected even the philosopher’s attitude to his contemporaries. Observing the revolutionary “experiment” with an open heart, Kant refused to notice that the apparent “progress” is the forcible “happy-making” of people in accordance with the idea of happiness promoted by those in power at the moment, whereas the others are reduced to the position of children or the immature, or even the mentally challenged. Such protests were voiced by some of Kant’s contemporaries, who were closer to his ideals of the 1780s than he himself in the mid-1890s.

Кант имеет репутацию одного из виднейших защитников политического либерализ-ма. Однако в его философии заметны и консервативные идеи. Представляется, что их по-следствия достаточно глубоки для того, чтобы предложить пересмотреть сложившуюся оценку Канта как безоговорочного «либерала». В целом либеральное представление о ценностях и целях политического процесса в философии Канта (далекое, однако, от крайностей плюрализма и индивидуализма некоторых современных либеральных концепций) в значительной мере уравновешивается сдержанной оценкой перспектив их достижения, основанной на понимании человеческой природы в рамках «практической антропологии», сходном с консервативным скептицизмом. Либерализм Канта находится в плоскости, которую он сам называет «метафизической», «чистой», в то время как его оценка «эмпирических», «реальных» перспектив осуществления ли¬берального проекта близка к консервативной

Kant has a reputation of one of the chief proponents of political liberalism. However, some of his important ideas can qualify as conservative. Their consequences are reaching far enough to sug¬gest a reevaluation of Kant as an unconditional liberal. Kant's generally liberal understanding of aims and values of a political process (which is, however, quite remote from the pluralism and individualism of some contemporary theories) is balanced by his reservations concerning the prospects of their realization, based on his «empirical anthropology», which is remarkably close to conservative skepticism. Kant's liberalism lies in the domain that he called «pure» or «metaphysical», whereas his «empirical», «real-world» estimation of the prospects of liberal project is approaching conservatism.

Иммануил Кант никогда не писал сочинений по проблемам медицины как науки, но его критическая философия в конце XVIII века оказалась в высшей степени влиятельной в области вопросов медицинской теории. Первым, кто ради того, чтобы обосновать медицину как науку, попытался с помощью кантовских критических оснований науки и его аргументов о возможности философии природы решить проблему теоретического статуса медицины своего времени, был немецкий врач и философ Йоханн Беньямин Эрхард. После короткого обращения к раннему сочинению Канта «Опыт о болезнях головы» (1764) и кантовским замечаниям об ипохондрии в позднем сочинении «Спор факультетов» (1798), а также его дискуссии по моральным проблемам оспенной вакцинации, заметки о которой сохранились в рукописном архиве кёнигсбергского философа, статья фокусируется на сочинениях Эрхарда. Как показывает Эрхард, у медицинской теории отсутствует основание, необходимое современной науке. У нее нет ни определенного понятия своего предмета — человека и его болезней, ни рационально обоснованного метода, ни надежных средств лечения. С помощью кантовской концепции телеологии в природе и с опорой на систему медицины, разработанную шотландским физиологом Джоном Брауном, Эрхард попытался сформулировать такие основания медицинской теории, которые могли бы служить и целям медицинской практики. В последней части статьи развивается кантовский аргумент о моральном статусе эмбриона, актуальный и востребованный в современных медико-этических дебатах.

Immanuel Kant never considered the problems of medicine as a science in his works, however, his critical philosophy became highly influential in the late 18th century as to the issues of medical theory. The German physician and philosopher Johann Benjamin Erhard was first to address the theoretical status of contemporary medicine based on Kant’s critical foundations of science and arguments for the possibility of a philosophy of nature for the purpose of justifying medicine as a science. After analyzing Kant’s early work “Essay on the Illness of the Head” (Versuch über die Krankheiten des Kopfes, 1764), his remarks on hypochondria in The Conflict of the Faculties, and the discussion of the moral problems of smallpox vaccination available in the archive of the philosopher’s manuscripts, the article focuses on Erhard’s writings. As Erhard emphasizes, medical theory lacks a foundation necessary for a contemporary science. It has neither a clear concept of its object — a human being and their diseases, nor a rationally justified method, nor reliable treatment techniques. With the help of Kant’s theory of teleology in nature and based on the system of medi¬cine developed by the Scottish physician John Brown, Erhard attempted to formulate such foundations of a theory of medicine that might serve the purposes of medical practice. The last section of the paper develops Kant’s argument on the moral status of an embryo, which is relevant to the modern medical and ethical debates.

Речь идет о главном произведении Ф. Розенцвейга «Звезда искупления». Автор пытается дать ответ на принципиальный вопрос о принадлежности мысли Розенцвейга к традиции кантовской философии.
Автор воспринимает трактовку кантовского понятия свободы со стороны Розенцвейга как герменевтический шифр для выявления некоторых его соображений в оценке темы человеческой природы. Розенцвейг признает заслугу Канта в том, что тот через дефиницию понятия свободы отнес человеческий поступок к главному фундаменту, который спасает человека от всеобъемлющих претензий философии.
Интеллигибельный характер человеческой причинности и свобода как чудо феноменального мира так, как они названы в рецепции Канта Розенцвейгом, позволяют, в конечном счете, гарантировать человеку измерение автономное, касаемое сущности, и понятное для самого себя, иначе говоря, непоколебимое никакими претензиями идеалистической философии.
То, к чему, по мнению автора статьи, приходит Розенцвейг, — это заключение о том, что о человеке, в той же мере как о мире и о Боге, ничего невозможно знать.
В анализе общей архитектоники «Звезды искупления» необходимо отметить цен-тральное положение темы откровения. Розенцвейг указывает, что такое положение откровения непосредственно связано с понятием свободы.
По убеждению автора статьи, Розенцвейг оказывается мыслителем, которого можно разместить между старой и новой философией. Для автора «Звезды избавления» логико-аргументативный момент (анализа и синтеза) и герменевтический момент религиозного опыта, и тот и другой, являются необходимыми на пути, который ведет к пониманию истины, в полной мере воспроизводи¬мой в опыте и реализуемой только в слушании божественного слова

This article focuses on Rosenzweig’s major work The Star of Redemption. The author attempts to answer the principal question as to whether Rosenzweig’s thought belongs to the tradition of Kantian philosophy. The author addresses the Rosenzweig’s interpretation of Kant’s concept of freedom as a hermeneutical cipher to expose some of his considerations on human nature. Rosenzweig acknowledges Kant’s achievement in attributing a human act to the major fundament, which will save a human from the universal claims of philosophy. The intelligible character of human causation and freedom as a miracle of phenomenal world (as they are called in Rosenzweig’s reception of Kant) make it possible to guarantee an autonomous dimension of a human being that relates to the essence and is understandable for oneself, in other words, resistant to any claims of idealistic philosophy. The author believes that Rosenzweig arrives at the conclusion that nothing can be known about a human just as nothing can be known about god. An analysis of general architectonics of The Star of Redemption emphasises the central position of the theme of revelation. Rosenzweig stresses that the central position of revelation relates to the notion of freedom. The author believes that Rosenzweig is a thinker that occupies a position between old and new philosophy. For the author of The Star of Redemption, the logical and argumentative aspect (of analysis and synthesis) and the hermeneutical aspect of religious experience are necessary elements of the path to understanding the truth, which can be fully reproduced and implemented only in listening to the word of god.

В статье обращается внимание на восприятие русскими философами рубежа ХХ века этических построений основоположника марбургской школы неокантианства Германа Когена.
Автор выделяет три подхода, характерные для этого восприятия: с позиции русской философии права, с позиции русской религиозной философии и с позиции русских последователей марбургского неокантианца.
Для первых двух подходов характерно несистемное восприятие с акцентом на критику. Для третьего, напротив, системность и попытка указать как на достижения, так и на недостатки в этических построениях Г. Когена.
В обращении русских теоретиков права к анализу этики Когена приоритетными оказались про¬блемы соотношения права и морали. И центральной темой рассуждений в этом аспекте стала тема ориентации этики марбургского философа на юриспруденцию.
Главный упрек, адресуемый последователем философии всеединства В. С. Соловьева Е. Н. Трубецким родоначальнику марбургского неокантианства, состоит в абсолютизации тем метода в философских построениях.
Один из русско-еврейских последователей Германа Когена Аарон Штейнберг выделяет три основных предпосылки философских построений марбургского неокантианца. Это системность, единство культуры и, наконец, еврейство, или «этический монотеизм», пророческий или мессианский.
Только в юриспруденции, убежден другой последователь марбургского философа Сергей Рубинштейн, человек рассматривается уже не с психологической точки зрения, как подверженный эмоциям и аффектам, и не с точки зрения экономической, обусловливаемый своими интересами, но как субъект прав и обязанностей.
Также отечественный автор отмечает несомненный позитив для определения этики в когеновском принципе или законе истины, которая может быть адекватно понята только в единстве логических и этических моментов.

This article focuses on the perception of the ethical constructions of the founder of the Marburg school of Neo-Kantianism Hermann Cohen by Russian philosophers abroad. The author identifies three approaches, characteristic of this perception: from the perspective of Russian philosophy of law, from that of Russian religious philosophy, and that of Russian followers of the Marburg Neo-Kantianist. The first two approaches are characterized by a non-systemic perception with an emphasis on critique. The key features of the third one are the system nature and the attempt to stress both the progress and the shortcomings of H. Cohen’s ethical constructions. When analyzing Cohen’s ethics, Russian theorists of law focused on the correlation between law and morals. In this connection, the central issue was the legal orientation of the Marburg philosopher’s ethics. The main drawback of H. Cohen’s constructions emphasized by a proponent of V. S. Soloviev’s all-unity concept, E. N. Trubetskoy, is the absolutizing of method. One of the Jewish-Russian followers of H. Cohen, Aaron Steinberg, identifies three main premises of the philosophical constructions of the Margburg Neo-Kantian — the system nature, cultural unity, and finally, Jewishness or “ethical monotheism” (messianic monotheism). Only jurisprudence, another follower of Cohen, Sergey Rubinstein argues, considers a human being as a holder of rights and responsibilities rather than a being affected by emotions and passion as from the psychological perspective or that guided by their own interests as from the economic one. The Russian philosopher also stresses the evident positivity of the definition of ethics in Cohen’s principle of the law of truth that can be correctly perceived only within a combination of the logical and the ethical.