2021 Том 13 №4

Статья посвящена анализу особенностей, недостатков, перспектив и ограничений национальной городской политики (НГП) в России в сопоставлении с актуальным зарубежным опытом. Цель статьи — сформулировать предложения по дальнейшему развитию НГП в стране. Основой для анализа стали зарубежные документы и публикации по НГП, особенно Германии, а также российские нормативно-правовые акты. Показано, что пандемия COVID-19 заставила больше внимания уделять устойчивости городов к кризисам и развитию в них зеленых пространств. Современная НГП в Германии появилась в 2007 году, ее отличает комплексность и встраивание в региональную политику. В России базовым документов НГП может считаться Стратегия пространственного развития РФ, однако в ней не раскрыт ряд значимых для развития системы городов вопросов; на практике федеральные власти поддерживают только специфичные типы городов (монопрофильные, наукограды); НГП не является комплексной (недостаточное внимание уделяется экономическим вопросам). Ограничениями для дальнейшего развития НГП становятся слабость информационной основы НГП и недостаточный уровень полномочий городских властей. Предлагается переход к комплексной и четче оформленной НГП в России, в рамках которой должны быть определены направления снижения концентрации населения и экономической активности в Москве, роль Санкт-Петербурга как центра экономического роста, перспективы развития экономики малых городов.

This article analyses the features, shortcomings, prospects, and limitations of Russia’s national urban policy (NUP) and similar initiatives abroad to formulate proposals for further development of the Russian NUP. To this end, the study examines international (particularly German) documents and publications on NUP and the Russian regulatory framework. The COVID-19 pandemic has drawn attention to the resilience of cities to crises and the development of urban green spaces. Germany’s current NUP, adopted in 2007, stands out for its complexity and congruence with regional policy. The principal NUP document in Russia is the Spatial Development Strategy. However, it overlooks some issues essential for the development of the city system: the federal authorities support only selected types of towns, such as single-industry municipalities, and the NUP is not comprehensive as it pays little attention to the economic dimension. A feeble information framework and largely powerless municipal authorities impede further development of the NUP. A transition to a comprehensive and well-designed NUP in Russia is proposed, which includes counteracting the concentration of population and economic activity in Moscow and establishing Saint Petersburg as a centre of economic growth. There is also an urgent need to understand the economic development prospects of smaller towns.

Первые работы о закономерностях распространения прямых иностранных инвестиций (ПИИ) в пространстве появились еще в 1970—1990-х годах. С тех пор многие их положения неоднократно подвергались критике как устаревшие и не соответствующие эмпирическому материалу современного этапа глобализации. Вместе с тем и раньше только примерами «новичков» интернационализации было возможно иллюстрировать, например, выраженную поэтапность в экспансии транснациональных компаний или доминирующее у них стремление закрепиться сначала в крупнейших экономических центрах, поскольку важную роль играл фактор постепенно растущей информированности потенциальных инвесторов. Целью данной статьи было показать сохранение закономерностей пространственной экспансии прямых иностранных инвесторов, сопряженных с существующей иерархией городов, на примере азиатских компаний в странах Балтии, Финляндии, Швеции и Дании (на фоне западноевропейских инвесторов выступающих в качестве «новичков» интернационализации, причем не подверженных влиянию «эффекта соседства»). В целом нами была подтверждена иерархически-волновая модель диффузии прямых иностранных инвестиций с доминированием столичных городских агломераций. Однако было также установлено, что доминирование в современных условиях в развитых странах слияний и поглощений как формы прямых капиталовложений приводит не только к искажению географического рисунка сетей дочерних предприятий компании-инвестора, но и к стремлению фирмы продать провинциальные заводы, а головные офисы перенести ближе к столицам. Таким образом, происходит «упрощение» бизнес-структур, соответствующее более ранним стадиям пространственной диффузии прямых иностранных инвестиций той или иной фирмы.

The first publications on the spatial diffusion of foreign direct investment (FDI) appeared in the 1970s-1990s. Since then, many of their provisions have been repeatedly criticised as outdated and inconsistent with empirical evidence of the current stage of globalisation. Previously, only examples of ‘newcomers’ to internationalisation were used to illustrate distinct phases in the expansion of transnational companies and their effort to first establish themselves in major economic centres, as the factor of gradually growing awareness of potential investors began to play an important role. This article aims to show the persistent character of FDI spatial diffusion patterns and their correlation with the existing hierarchy of cities. In our research, we used the example of Asian companies working in the Baltic states, Finland, Sweden and Denmark, newcomers to internationalisation, not affected by the ‘neighbourhood effect’, and contrasted them with Western European investors. We confirmed the validity of the hierarchical wavelike model of the FDI spatial diffusion with the dominance of metropolitan urban agglomerations. It was also found that mergers and acquisitions are dominant forms of FDI in developed countries. Their ascendancy leads both to a distortion of the geographical pattern of subsidiaries networks of investor companies and to the intention of investors to sell their assets in provinces and move their head offices closer to capital cities. Consequently, there is a simplification of the structure of businesses, which is typical of the earlier stages of the FDI spatial diffusion.

На протяжении всей истории человечества люди стремятся селиться вдоль морского побережья. Постепенное увеличение населения и рост промышленной активности в прибрежных районах создали предпосылки для эффекта талассоаттрактивности — социально-экономического притяжения к морю. На сегодняшний день приморские районы имеют более высокие темпы развития, способствующие миграции и притоку капитала в приморскую зону по всему миру. Ученые и политики обеспокоены асимметричным региональным развитием и возрастающим антропогенным воздействием на прибрежную экосистему, что подчеркивает важность управления прибрежной зоной. В этом исследовании мы используем пример стран Балтийского региона, чтобы определить модели приморской деятельности и ответить на вопрос: «Может ли быть единый подход к делимитации приморской зоны?» При широком определении Балтийский макрорегион почти полностью является приморским, поэтому все его населенные пункты будут подвержены влиянию эффекта талассоаттрактивности. Была изучена динамика городского населения в 128 городах 45 приморских регионов через призму различных характеристик: удаленность от моря (10, 50, 100 и 150 км), расположение в приморском регионе (NUTS 2), наличие порта и его основная морская деятельность (танкеры, грузовые, рыболовные, пассажирские, прогулочные суда и др.). Результаты исследования показывают, что для стран Балтийского региона не может применяться единый подход к делимитации приморской зоны. В целом наиболее активные морехозяйственные процессы протекают в зоне до 10 км от берега моря и 30 км от портовой инфраструктуры. Однако в случае Швеции, Польши и Латвии приморская зона может быть увеличена до 50 км, а для Германии — до 150 км от морского побережья.

Throughout the history of humankind, people have settled along seashores. The gradual accumulation of population and industrial activity in coastal areas has created preconditions for coastalisation — the movement of people and socio-economic activity to marine coasts. To date, coastal areas have a higher rate of economic development, fostering migration and an influx of capital across the globe. Scholars and policymakers voice concerns about the asymmetry of regional development and the increasing anthropogenic impact on the coastal ecosystem. It reinforces the importance of coastal zone management. In this study, we use an example of the Baltic region to identify the coastalisation patterns in the Baltic region and answer the question, whether there can be a single definition of the coastal zone of the Baltic region. According to a broad definition, the Baltic macro-region is nearly all coastal and, consequently, all settlements are influenced by the coastalisation effect. We have studied urban population dynamics in 128 cities of 45 coastal regions through the lens of various characteristics of a coastal city — the distance from the sea (10, 50, 100, and 150 km), location in a coastal region (NUTS 2), availability of a port and its primary maritime activity (tankers, cargo, fishing, passenger, recreational vessels and others). The research results suggest that despite the strong coherence of the Baltic region countries, there should not be a single delimitation approach to defining the coastal zone. Overall, the most active marine economic processes occur in the zone up to 10 km from the seacoast and 30 km from ports and port infrastructure. However, in the case of Sweden, Poland, and Latvia, the coastal zone can be extended to 50 km, and in Germany — up to 150 km inland.

Развитию приморских территорий всегда сопутствует интенсивное перемещение населения, во многом являющееся драйвером основных изменений. Северо-Запад России представляет собой масштабную, геостратегически значимую приморскую территорию России, имеющую выход к Балтийскому, Белому и Баренцеву морям и концентрирующую важную часть морского комплекса России, развитие которой сегодня стало одним из национальных приоритетов. Эта территория характеризуется крайней неоднородностью факторов притяжения и отталкивания мигрантов и, как следствие, разными миграционными потоками, формирующими ареалы и центры притяжения мигрантов. Их изучение на сегодняшний день характеризуется недостаточной научной разработанностью и высокой социально-практической значимостью, а именно, перспективами наращивания использования приморского фактора для повышения миграционной привлекательности и трудового потенциала геостратегически важных прибрежных территорий России. Выявление таких территорий, изучение факторов и ключевых характеристик миграционных потоков, их формирующих, в сопоставлении с континентальной зоной стало целью настоящей статьи. Исследование базируется на концепции талассоаттрактивности, общенаучных, специальных географических и статистических методах исследования. Информационную основу исследования составили документальные и официальные статистические источники за 2011—2020 годы. В ходе исследования выявлено, что приморское положение и морехозяйственная деятельность — важный фактор миграционной привлекательности. Санкт-Петербург, приморские муниципалитеты Ленинградской и Калининградской областей очевидно более миграционно привлекательны по сравнению с северными. Хотя даже здесь имеются локальные центры притяжения мигрантов, а в Архангельской области аттрактивность приморской зоны в целом существенно выше, чем в континентальной части региона. Исследование показало постепенное нарастание поляризации миграционного пространства исследуемой приморской зоны, главным образом в крупных агломерациях. Изменения в возрастной структуре входящих миграционных потоков свидетельствуют о смещении факторов притяжения с преимущественно трудовых в сторону социальных.

A well-acknowledged driver of change, population movement intensifies the development of coastal territories. The Russian North-West holds a vast coastal zone. Granting access to the Baltic, the White, and the Barents Seas, it is an area of geostrategic importance where much of the country’s coastal economy — one of the national priorities — is located. Push and pull factors are enormously diverse in the area, as are migration flows forming attraction poles for migrants. There is little research on the issue despite its social and practical significance. Thus, research is required to examine how the coastal factor can benefit the migration attractiveness and human resources of Russian coastal territories of geostrategic importance. This study aims to delineate coastal territories and investigate local migration flows compared to those recorded in inland regions. The research draws on the concept of coastalisation, employing universal, geographical, and statistical research methods. It uses documentary sources and official 2011—2020 statistics. The findings show that the coastal position and maritime economic activity are relevant factors for migration attractiveness. Saint Petersburg and the coastal municipalities of the Leningrad and Kaliningrad regions are more attractive to migrants than more northerly territories. However, there are attraction poles farther north too, and the coastal zone of the Arkhangelsk region attracts more migrants than its inland part. The study demonstrates the growing polarisation of migration space in the coastal areas and especially agglomerations. Changes in the age structure of immigration flows have caused social factors in attractiveness to migrants to replace employment-related factors.

Цель статьи — проанализировать особенности миграции граждан государств постсоветского пространства в страны северо-восточной периферии ЕС (Польшу, Литву, Латвию, Эстонию) и оценить, насколько справедлив тезис о превращении их из стран-экспортеров в страны-реципиенты рабочей силы. После смены социально-экономической парадигмы и вхождения в ЕС они вступили на путь ускоренного экономического развития. В этих государствах вырос уровень благосостояния и доходов граждан, ощутимо снизился уровень безработицы, но дальнейший экономический рост стал усложняться из-за оттока и возникшего в результате этого дефицита квалифицированной рабочей силы. Такое положение дел побуждает правительства стран Балтии и Польши разрабатывать программы по привлечению трудовых мигрантов из-за рубежа. Анализируемые государства в достаточно короткий промежуток времени превратились из экспортеров рабочей силы в ее импортеров. В отличие от стран Западной Европы Польша и — в меньшей степени — страны Балтии стремятся привлекать мигрантов, имеющих географическую, культурную и языковую близость с центром притяжения рабочей силы. В перспективе это должно способствовать их быстрой и легкой интеграции в общество. Также правительства Польши и Литвы разрабатывают целый комплекс мер по привлечению и переселению на историческую родину лиц, проживающих на постсоветском пространстве, имеющих польское или литовское происхождение. Таким образом, для достижения поставленной цели авторы анализируют динамику и особенности миграционных потоков; факторов притяжения мигрантов; характерных черт миграционной политики стран-реципиентов, а также эволюции диаспоральных политик.

This article aims to analyse migration from the post-Soviet space to the north-eastern periphery of the EU (Poland, Lithuania, Latvia, Estonia) and examines the hypothesis about these states, once countries of origin, turning into destinations for migrants. A change in the socio-economic paradigm and accession to the EU sped up economic development in the Baltics and Poland. Despite growing welfare and income levels and a decline in the unemployment rate, further economic growth was hampered by the outflow of skilled workforce and resulting labour shortages. In response, the governments of the Baltics and Poland drew up programmes to attract international labour. Soon these countries transformed from exporters of labour into importers. Unlike Western European countries, Poland and, to a lesser extent, the Baltic States are trying to attract migrants from neighbouring nations with similar cultural and linguistic backgrounds. In the long run, this strategy will facilitate migrant integration into the recipient society. The Polish and Lithuanian governments are devising measures to encourage ethnic Poles and Lithuanians to repatriate from post-Soviet republics. To achieve the aim of the study, we investigate the features of migration flows, trends in migration, migration policies of recipient countries, and the evolution of diaspora policies.

Все большую роль в экономике и демографии Швеции играют арабские ближневосточные диаспоры, и прежде всего иракская и сирийская. Цель исследования — выявить особенности формирования указанных экономически активных диаспор в Швеции за последние три десятилетия. Автор полагает, что мы стали свидетелями смены парадигмы иммиграционной и деловой активности выходцев из стран арабского Востока в Швеции. В зависимости от меняющейся ситуации в странах исхода и вызванных политическими и военными потрясениями миграционных явлений происходит изменение лидерства диаспор — как в иммиграционном процессе, так и в роли общин в экономической жизни страны. Исследование опирается на работы ведущих исследовательских центров и данные ведущих международных и шведских статистических агентств. Выводом автора является обоснованное предположение, что наблюдавшийся всплеск притока сирийцев (трудовых мигрантов, беженцев и ищущих убежища) и последовавший его спад не вернули ситуацию к безусловному лидерству иракцев среди арабских общин Швеции. Высокая деловая активность сирийцев-иммигрантов, их профессиональные навыки, уровень образования, широкие деловые связи дают основание предполагать выход этой диаспоры на лидирующие позиции среди арабов-иммигрантов, а также их глубокую интеграцию в шведский социум.

Middle East Arab diasporas, primarily the Iraqi and Syrian ones, are playing an increasing role in the economy and demography of Sweden. This study aims to describe the formation of economically active diasporas in Sweden over the past three decades. There has been a paradigm shift in the immigration and business activity of people from the Middle East Arab countries in Sweden. Diaspora leadership changes depending on the situation in the countries of origin and migration phenomena driven by political and military shocks. This change affects the migration process and the role of communities in the economic life of the country. The study draws on the work of top research centres and data from leading Swedish and international statistical agencies. The rise and subsequent decline in Syrian immigration, which included labour migrants, refugees, and asylum seekers, did not restore the unconditional leadership of the Iraqis among the Arab communities of Sweden. The significant business activity of Syrian immigrants, their professional skills, level of education, and broad business ties make the diaspora a likely leader in the Arab community. These four factors also contribute to easier migrant integration into Swedish society.

Современные общественно-политические реалии Швеции постепенно трансформируются под влиянием нового актора на европейской геополитической арене — этноконфессионального «параллельного общества». Появлению элементов институционализированного мусульманского «параллельного общества» на «незащищенных территориях» (маргинализированных иммигрантских районах крупных городов Швеции) способствует ряд различных социально-политических факторов. Однако в основе данного процесса лежит деятельность исламистских политических, общественных и экономических структур, придерживающихся религиозно-политического курса «Братьев-мусульман» (организации, запрещенной в РФ) и ориентированных на постепенную исламизацию населения Швеции через идеологическое воздействие на иммигрантов «мусульманского происхождения». Усилия шведских исламистских организаций, направленные на сохранение и укрепление «мусульманской идентичности», не только противодействуют культурной ассимиляции иммигрантов, но и во многом препятствуют полноценной реализации шведской интеграционной политики. Недостаточная изученность процессов «мирной» исламизации шведского общества и сопутствующих ей проблем исламофобии, антимусульманского расизма и радикализации мусульманской молодежи обусловливает актуальность исследования деятельности исламистских организаций в отношении шведского мусульманского иммигрантского сообщества. Реконструкция целостной картины формирования этноконфессионального «параллельного общества» в Швеции в рамках данного исследования осуществляется методом анализа научной литературы, источников и статистических данных, всесторонне отображающих ключевые аспекты феномена шведской исламизации. Кроме того, полученные результаты позволяют оценить эффективность политики противодействия «параллельным обществам» и мер по укреплению демократических ценностей как основы единого шведского социума со стороны государственных структур.

A new actor in the European geopolitical space — an ethno-religious “parallel society”- is transforming the social and political fabric of Sweden. An institutionalised Muslim parallel society is emerging in vulnerable areas, such as marginalised immigrant districts of Swedish cities, through the efforts of Islamist political, social, and economic structures adhering to the religious and political doctrine of the Muslim Brotherhood (this organization is banned in the Russian Federation). Committed to maintaining the Muslim identity, these organisations seek gradual Islamisation of the Swedish population through ideological influence on immigrants with a Muslim background. These efforts thwart cultural assimilation attempts and hinder the implementation of Swedish integration policy. The lack of research into the peaceful Islamisation of Swedish society and the related problems of Islamophobia, anti-Muslim racism, and radicalisation of Muslim youth lends urgency to investigating the influence of Islamist organisations on the Swedish Muslim immigrant community. This study analyses the literature, sources, and statistics on the essential aspects of Swedish Islamisation to provide a holistic picture of the formation of an ethno-religious parallel society in Sweden. The findings help evaluate the effectiveness of the national policy on confronting parallel societies, as well as of measures to promote democratic values as the foundation of a united Swedish society.

Структурные изменения в экономике в сочетании с территориальными и межселенными различиями в уровне и качестве жизни населения способствуют серьезным изменениям в системе населенных пунктов страны. В пользу городских агломераций усиливается поляризация расселения и пространственное перераспределение сельского населения из восточных и северных субъектов РФ в южные и столичные регионы. Возрастают пока еще недостаточно изученные типологические различия региональных систем расселения, которые необходимо учитывать в стратегическом и пространственном планировании. В данной статье на основе положений концепции геодемографической обстановки с использованием массива официальных статистических данных по субъектам РФ, а также по муниципалитетам и населенным пунктам Калининградской области рассматривается связь изменений в сельском расселении с динамикой занятости населения, обусловленной структурными сдвигами в экономике российских регионов. Показано влияние процесса поляризации расселения на формирование мезо- и микрорайонных различий динамики населенных пунктов. Отмечено наличие регионов, обладающих резервами перераспределения населения из села в город, в зависимости от структуры и динамики занятости сельского населения.

Structural changes in the economy and spatial and inter-settlement differences in living standards and quality of life lead to fundamental alterations in the national settlement system. Settlement polarisation is gathering momentum, along with the movement of rural population from Russia’s east and north to its southern and metropolitan regions. These processes benefit urban agglomerations. Typological differences between regional settlement systems, still poorly understood but essential for strategic and spatial planning, are growing. This article draws on the concept of the geographical demographic situation; it uses official statistics on Russian regions and Kaliningrad municipalities and settlements to explore the connection between rural settlement trends and employment fluctuations caused by structural shifts in Russian regional economies. It is shown how settlement polarisation affects differences in settlement trends of meso- and microdistrict levels. Regions are identified that have a capacity for rural-urban migration and corresponding rural employment structure and trends.

Обеспечение качества жизни в сельских населенных пунктах в настоящее время все больше зависит от транспортного сообщения данных населенных пунктов с ближайшими городами и региональными центрами. На примере Калининградской области исследуется характер транспортной связности сельских территорий с городами региона. Используя параметр временной доступности, авторы изучают влияние транспортной связности на динамику численности населения и перспективы социально-экономического развития сельских населенных пунктов, характеризующихся разным транспортно-географическим положением. Отмечая в целом высокой уровень транспортной связности в регионе, авторы фиксируют, что для 10% сельских населенных пунктов региона характерно низкое значение данного параметра. Также отмечены незавершенность процесса демографического насыщения Калининградской городской агломерации и сложности в формировании субрегиональных центров в восточной части региона в силу недостаточной емкости потребительского рынка. Наиболее негативным трендом, выявленным в результате исследования, является нарастающий процесс локационного сжатия социально-экономического пространства региона на периферийных приграничных территориях.

Quality of life in rural areas is increasingly dependent on transport links to nearest towns and regional centres. In this article, we examine transport connectivity between villages and towns in the Kaliningrad region. We use the travel time access parameter to investigate the influence of transport connectivity on the population size and the prospects of socio-economic development in rural areas with different transport and geographical situations. Although the overall transport connectivity is high in the region, up to 10 per cent of villages score low on this parameter. We conclude that the demographic saturation of the Kaliningrad agglomeration has not been completed. Moreover, the smallness of the local consumer market impedes the formation of subregional centres in the eastern part of the region. The most alarming trend is the incipient concentration of population in peripheral border areas.