2019 Том 38. №3

Кант никогда не был удовлетворен версией «Опровержения» 1787 г. (KrV, B 275—279), что очевидно уже по сноске в предисловии ко второму изданию «Критики чистого разума». На самом деле Кант продолжал перерабатывать свой аргумент в течение по крайней мере шести лет после 1787 г. Главная проблема истолкования «Опровержения» заключается в определении его цели: опровергается ли нескептический идеалист, скептик картезианского происхождения или сразу оба. В последнем случае возникает вопрос, есть ли среди них картезианский скептик из первого «Размышления», скептик-идеалист из второго и первой части третьего «Размышления» или какой-то другой нескептический идеалист. Я представляю и защищаю новую реконструкцию кантовского «Опровержения» как успешного аргумента против картезианского идеализма Мендельсона. Эта реконструкция обосновывается логической структурой кантовского аргумента, выявленной Дикером и существенно переработанной в свете исследований позиции Мендельсона, проведенных Диком. Как именно я аргументирую предпочтительность моей интерпретации? Во-первых, я обращаюсь к обширному корпусу текстуальных свидетельств, показывающих, что Кант доказывает существование независимых от сознания вещей,— это указывает на картезианский идеализм Мендельсона как на главную цель «Опровержения». Во-вторых, я показываю, что кантовское «Опровержение» обречено на провал при попытке оспорить любые формы универсального скептицизма, но при этом успешно опровергает идеализм Мендельсона

Kant was never satisfied with the version of his “Refutation” published in 1787 (KrV, B 275-279). His dissatisfaction is already evident in the footnote added to the preface of the second edition of the Critique in 1787. As a matter of fact, Kant continued to rework his argument for at least six years after 1787. The main exegetical problem is to figure out who is the target of the “Refutation”: a non-sceptic idealist or a global sceptic of Cartesian provenance or both. In this last case, a related problem is to know whether either of them is the Cartesian sceptic of the first Meditation, the idealist sceptic of the second Meditation and first part of the third Meditation, or some other non-sceptic idealist. I present and defend a new reconstruction of Kant’s “Refu­tation” as a successful argument against Mendelssohnian idealism of Cartesian provenance. This defence is based on a simple logical sketch of the proof provided by Dicker, but essentially modified in the light of Dyck’s insight about Kant’s opponent. How shall I support my reading? First, by appealing to overwhelming textual evidence according to which the proof is of the existence of mind-independent things, showing that Kant’s main opponent is Mendelssohn’s idealism of Cartesian provenance. Finally, I support my reading by showing that Kant’s “Refutation” is doomed to fail against all forms of global scepticism, but is quite successful against Mendelssohn’s idealism.

Кантовское понятие умонастроения (Gesinnung) во многом открывает весь свой проблематичный потенциал при переводе на другие языки в силу отсутствия готовых адекватных соответствий. Причины данной сложности лежат как в эволюции этого понятия у самого Канта от докритических («образ мыслей», «убеждения», «добродетельность», «добродетели», «настроения», «наклонности», «стремления») к критическим произведениям, а затем уже и в критический период в «Религии в пределах одного только разума», так и в сложной докантовской предыстории понятия Gesinnung, повлиявшей на кантовскую философию. Среди источников, оказавших особенно сильное воздействие как на значение кантовского понятия Gesinnung, так и на его восприятие, выделяются различные переводы Библии — как немецкоязычные, так и русскоязычные, а также латинские сочинения А. Г. Баумгартена и немецкие произведения Х. А. Крузия и М. Мендельсона. Наряду с этим представлен краткий обзор вариантов перевода кантовского термина Gesinnung на английский язык (disposition, attitude, conviction, sentiment, comportment of mind, intention) и наиболее существенных различий между ними, а также показан внеисторический характер переводческих споров современного англоязычного кантоведения, совершенно игнорирующего как докантовскую предысторию, так и контекст мысли кантовских современников. На основе данного исследования в следующей части статьи будут предложены авторская интерпретация кантовского понятия Gesinnung в критический период, а также авторский вариант его унифицированного перевода на русский язык и соответствующее обоснование этого выбора.

Kant’s concept of Gesinnung reveals the whole range of its problematic potential when it has to be translated into other languages: there are no ready-made equivalents. The problem stems from the evolution of this concept in Kant himself from the pre-Critical (“mode of thinking”, “convictions”, “virtuousness”, “virtues”, “sentiments”, “inclinations”, “aspirations”) to the critical works and then in the Critical period in Religion within the Bounds of Bare Reason. Further problems arise from the complex pre-Kant­ian history of the concept of Gesinnung which influenced Kant’s philosophy. Among the sources that had a particularly strong impact both on the meaning of Kant’s concept of Gesinnung and on its perception the most important are various translations of the Bible — both into German and into Russian — as well as Latin works by A. G. Baumgarten and German works by C. A. Crusius and M. Mendelssohn. I have also included an overview of English versions of translations of Kant’s term Gesinnung (disposition, attitude, conviction, sentiment, comportment of mind, intention, Gesinnung) and their more important differences and have shown the unhistorical character of the translation arguments in modern English-speaking Kant scholarship which totally ignores pre-Kantian history and the context of Kant’s contemporaries. Proceeding from this study the next part of the article will offer my own interpretation of Kant’s concept of Gesinnung in the Critical period and suggest a uniform translation of the term into Russian with a corresponding grounding of my choice.

В своих популярных лекциях 1806 г. о религии И. Г. Фихте обсуждает пять возможных мировоззрений, во втором из которых, «точке зрения правоты», легко узнать этику закона стоического и кантианского типа. Фихте подчеркивает, что в ранние годы сам разделял это мировоззрение. Однако он приводит здесь ряд оригинальных доводов в пользу убеждения, что эта позиция, по существу, не способна дать чистую и высшую нравственную доктрину. Я рассматриваю существо этих критических доводов в контексте его поздней метафизики. Фихте утверждает, что в мировоззрении «второго типа» сам человек чувствует и понимает, уважает и любит себя только как подданный безусловного закона, поэтому пафос и «аффект закона» вторгается во все оценки и мотивировки. Этот аффект нарушает чистоту беспристрастия моральной оценки в случае отступления от требований закона. «Человек закона», стоик и кантианец, не сознающий в своей совести прямых нарушений закона, может только не презирать себя, однако не может, по Фихте, положительно уважать себя: для этого пришлось бы превзойти действием требование закона. Между тем аффект самодовлеющего закона скрывает от такого человека и эту невозможность. Наконец, я показываю, что в этике стоического и кантианского типа сохраняется, согласно диагнозу Фихте, рафинированный интерес к сохранению и удовлетворению чувственной самости, а потому и представление о Боге как гаранте эмпирического счастья / блаженства. Соответственно, искомый и самим кантианцем «переворот в умонастроении» предполагает недоступный для него как такового «высший акт свободы», после которого перспектива мира как закона сменяется для субъекта перспективой Царства Духа, в которой практически преодолена «особенная самость» каждого подзаконного нравственного деятеля.

In his popular 1806 lectures on religion Fichte considered five possible worldviews in the second of which, “the standpoint of legality”, one can readily recognise the ethics of law of the Stoical and Kantian type. Fichte stresses that in his youth he himself shared this worldview. However, he hastens to adduce a series of original arguments to show that this position is essentially incapable of delivering a pure and higher moral doctrine. I examine the substance of these critical arguments in the context of his later metaphysics. Fichte maintains that in the “second type” of worldview man himself feels and understands, respects and loves himself only as a subject of unconditional law, therefore the pathos and “affection of law” pervades all his assessments and motivations. This affects the impartiality of moral assessment if the requirements of the law are diverged from. The “man of law”, the Stoic and Kantian who is not conscious of direct violations of the law, can at most not despise himself, but he cannot, according to Fichte, positively respect himself: that would require surpassing the requirement of the law through action. Meanwhile the affection of the self-sufficient law conceals even this impossibility from such a person. Finally, I show that the ethics of the Stoical and Kantian type retains, according to Fichte’s diagnosis, a refined interest in preserving and indulging the sensual self and hence the idea of God as the warrantor of empirical happiness / bliss. Accordingly, the “overturn in the state of mind” sought by the Kantian himself implies “the highest act of freedom”, which is inaccessible to him and beyond which the perspective of the world as law is replaced for the subject by the perspective of the Kingdom of the Spirit in which the “selfhood” of each moral agent is practically overcome.

В центре внимания — шесть немецкоязычных сочинений по логике, которые были изданы во второй половине XVIII в. Выбранные работы примечательны тем, что они написаны специально для женщин. Во Франции и Италии указанного периода подобные сочинения — явление нередкое, однако в немецкоязычном пространстве они носили, скорее, экзотический характер. Сегодня эти работы и их авторы оцениваются, пожалуй, как второстепенные и маргинальные. Тем не менее они представляют существенный интерес при изучении истории формирования такой фундаментальной и все еще актуальной для университетского образования дисциплины, как логика. Каков статус логики для женщин? Является ли она своего рода побочным издательским продуктом, пересказывающим классические учебники по логике под новыми необычными заголовком, или же представляет новое самостоятельное ответвление? Для ответа на поставленные вопросы проводится анализ выявленных логических сочинений, а также рецензий на них. Выясняется, что логические сочинения для женщин, опубликованные в Германии во второй половине XVIII в., представляют собой одно из многочисленных проявлений жанра популярной философии. Простота изложения, диалогическая или эпистолярная форма, практическая ориентированность и эклектичность — все это позволяет сделать логику доступной и понятной для любого цивилизованного человека и дает ему инструмент для исполнения своего основного предназначения, а именно — использования разума. Сам факт того, что содержание логики для женщин практически ничем не отличается от содержания классических компендиумов, свидетельствует о реализации на практике постулата об универсальности и всеобщей доступности логики, сформулированного еще в работах Х. Томазия и Х. Вольфа.

In the focus of my attention there are six German-language textbooks in logic published in the second half of the eighteenth century. What distinguishes these books is that they were all written specially for women. While such works were fairly common in France and Italy during this period, they had something of an exotic character in the German-speaking world. Today these works and their authors are generally seen as secondary and marginal. Nevertheless, they may be of substantial interest in the study of the history of the formation of logic, a fundamental and still relevant discipline in university education. What is the status of logic for women? Is it a kind of publishing by-product paraphrasing classical logic textbooks under a new and unusual title or do they represent a new independent branch? To answer these questions I analyse the chosen works on logic and the reviews which they prompted. I demonstrate that logic manuals for women published in Germany in the second half of the eighteenth century constitute one of the numerous varieties of the popular philosophy genre. Simple language, dialogic or epistolary form, practical orientation and eclecticism — all this brings logic within the intellectual reach of any civilised person, providing him/her with an instrument of performing their own mission, i. e. the employment of their reason. The very fact that the content of logic for women is practically no different from the content of classical compendiums was a revolutionary development, a practical implementation of the postulate that logic is universal and can be understood by everyone, a principle formulated earlier in the works of C. Thomasius and C. Wolff.

В обзоре представлена дискуссия на тему «Свобода и произвол. Актуальность этики Канта и современный мир», которая развернулась на XVI философском семинаре «И. Кант и актуальные проблемы современной философии» 14 мая 2019 г. в Саратове. Ее организаторами выступили кафедра этики и эстетики философского факультета Саратовского национального исследовательского государственного университета имени Н. Г. Чернышевского (СГУ) и кафедра онтологии и теории познания Российского университета дружбы народов (Москва). Обсуждение проблемы свободы у Канта было задано историко-философским контекстом восприятия его идей в немецком и русском неокантианстве, что нашло отражение в прозвучавших на семинаре докладах и выступлениях в ходе дискуссии.

This review presents the discussion on “Freedom and Arbitrariness. The Relevance of Kant’s Ethics and the Modern World”, which took place at the 16th Philosophical Workshop “I. Kant and the Current Problems of Modern Philosophy” held in Saratov on 14 May 2019. The discussion was organised by the Department of Ethics and Esthetics at the Philosophical Faculty of the N. G. Chernyshevsky Saratov State University and the Department of Ontology and Epistemology of the Peoples’ Friendship University of Russia (Moscow). The discussion of Kant’s treatment of the problem of freedom was prompted by the historical and philosophical context of the perception of his ideas by German and Russian Neo-Kantians as reflected in the presentations and interventions during the course of the discussion.