Текущий выпуск

Рассмотрены общие тенденции развития правового регулирования цифрового (интернет-) пространства в Российской Федерации. Особое внимание уделено соотношению вовлечения в экономический оборот технологий и уровня законодательного регулирования. Цель статьи состоит в выявлении основных закономерностей российской правотворческой деятельности. В исследовании использованы метод юридической герменевтики (для раскрытия основных положений законодательства) и историко-критический метод (для отображения причинно-следственных связей в развитии системы правового регулирования). Показано, что предпосылки правового регулирования цифрового (интернет-) пространства в России появились одновременно с распространением сети Интернет в обществе — в 1990-е гг., однако законодательные акты напрямую не затрагивали соответствующую сферу, а упорядочивание осуществлялось прежде всего за счет саморегулирования. Тем не менее со стороны государственных структур предпринимались попытки нормотворчества. Специальное законодательство стало появляться с 2006 г. одновременно с популяризацией Интернета в коммерческом обороте. Активное законотворчество началось под влиянием распространения социальных сетей, когда законодатель был вынужден начать учитывать специфику данного феномена. Современный этап развития законодательства начался после распространения технологии распределенных реестров (блокчейн) в экономическом обороте и характеризуется попытками использовать технологические возможности цифровой среды в правовом регулировании.

The article examines the general trends in the development of legal regulation of the digital (Internet) space in the Russian Federation. Particular attention is paid to the relationship between the development of technologies and their involvement in economic turnover with the level of legislative regulation. The purpose of the research is to identify the main patterns of Russian law-making activity. The following methods were used as the methodological basis of the research: legal hermeneutics, used to reveal the main provisions of the legislation; historical-critical, used to display cause-and-effect relationships in the development of the legal regulation system. Results: The prerequisites for the emergence of legal regulation of the digital (Internet) space in Russia appeared simultaneously with the spread of the Internet in society — in the 1990s, but legislative acts did not directly affect the relevant area, and the regulation was carried out primarily through self-regulation. Nevertheless, government agencies made attempts at rule-making. Special legislation began to appear in 2006, simultaneously with the popularization of the Internet in commercial circulation. Active lawmaking began under the influence of social networks; the legislator was forced to begin to take into account the specifics of this phenomenon. The modern fourth stage of legislative development began after the spread of distributed registry technology (blockchain) in economic circulation and is characterized by attempts to use the technological capabilities of the digital environment in legal regulation.

Предметом научного консенсуса является утверждение о том, что правовая доктрина оказала существенное влияние на развитие права — по крайней мере, в рамках романо-германской (континентальной) правовой семьи. Вместе с тем механизмы правообразующего воздействия доктрины остаются малоисследованными в отечественной юриспруденции; можно отметить также пробелы и несогласованность в понятийном аппарате исследований по данной проблематике. В статье предпринята попытка описать функционирование доктрины в правообразовании с помощью понятия «доктринальный фактор правовой коммуникации» (которое до сих пор не становилось предметом тщательного научного анализа в контексте постнеклассического правопонимания) и дать ему определение. Методологическую основу исследования формируют коммуникативная теория права (одна из ведущих в рамках постнеклассической юридической науки) и современные теоретические представления о функциях правовой доктрины как составляющих процесса конструирования правовой реальности (системы). В результате исследования разработано авторское определение доктринального фактора правовой коммуникации как правовой коммуникации в той ее части, которая опосредована доктринальными текстами и в ходе развития которой конструируется правовая система. Предложенное определение обобщает различные формы проявления доктрины в правовой коммуникации и выглядит предпочтительнее с точки зрения полноты содержания.

It is a matter of scholarly consensus that legal doctrine has significantly influenced the development of law — at least within the Romano-Germanic (continental) legal tradition. However, the mechanisms through which doctrine exerts its law-shaping influence remain insufficiently explored in Russian legal scholarship. One may also note conceptual gaps and inconsistencies in the terminology employed in studies on this subject. This article attempts to describe the functioning of doctrine in the formation of law through the concept of the “doctrinal factor of legal communication” — a notion that has not yet undergone thorough scholarly analysis within the framework of post-nonclassical legal understanding — and to provide a definition of it. The methodological foundation of the study is built upon the communicative theory of law (one of the leading approaches in post-nonclassical legal science) and contemporary theoretical perspectives on the functions of legal doctrine as components of the process of constructing legal reality (legal systems). As a result of the study, the author proposes a definition of the doctrinal factor of legal communication as that segment of legal communication mediated by doctrinal texts, through which the legal system is constructed. The proposed definition integrates various manifestations of doctrine within legal communication and appears preferable in terms of conceptual comprehensiveness.

Рассмотрена актуальная проблема соотношения законности и целесообразности как принципов права. Цель исследования предполагает выяснение корреляции этих принципов в юридической науке. На основе компаративного анализа взглядов ученых на целесообразность и законность как принципы права и метода абдукции автор предпринимает попытку определения места принципа целесообразности в многоуровневой системе принципов права, таких как высшие, общеправовые (общие), межотраслевые и отраслевые. Особое внимание обращено на приобретающие все большое значение идеи И. Канта в отношении принципа целесообразности. В итоге исследования выработано авторское определение принципа целесообразности как содержательного элемента, лежащего в основе сложного системного понятия законности. Вследствие полисемичности понимания законности автор критически относится к идее представления законности в целом как формы целесообразности и разделяет точку зрения, что принцип целесообразности (разумности) представляет собой один из структурных общеправовых принципов законности, будучи ее составной частью. Принцип целесообразности также может выступать в качестве принципа в отдельных отраслях права. Обоснован вывод, что действие принципов законности и целесообразности в теории проявляется специфично на разных уровнях — общеправовом, межотраслевом и отраслевом.

The article addresses the pressing issue of the relationship between legality and expediency as principles of law. The objective of the study is to determine the correlation between these principles within legal science. Based on a comparative analysis of scholarly perspectives on expediency and legality as principles of law, and employing the method of abduction, the author attempts to define the place of the principle of expediency within the multi-level system of legal principles, including supreme, general legal, inter-branch, and sectoral principles. Special attention is given to the increasingly significant ideas of I. Kant concerning the principle of expediency. As a result of the study, the author proposes a definition of the principle of expediency as a substantive element underlying the complex systemic concept of legality. Given the polysemous nature of legality, the author critically evaluates the notion that legality can be viewed in its entirety as a form of expediency and supports the view that the principle of expediency (or reasonableness) constitutes one of the structural general legal principles of legality, forming an integral part thereof. The principle of expediency may also function as a principle within individual branches of law. The study substantiates the conclusion that the operation of the principles of legality and expediency manifests distinctively at various levels of legal theory — general legal, inter-branch, and branch-specific.

Проанализирован образ России и русских в творчестве польского писателя Юзефа Крашевского в период после подавления Январского восстания — во второй половине 1860-х гг. Показано, какое отражение в произведениях Крашевского получили события 1863—1864 гг., репрессивные меры царских властей после подавления восстания и политика русификации в Царстве Польском. Особое внимание уделено различным типам русских персонажей в романах писателя. Несмотря на преобладание негативных образов русских военных и представителей власти, в творчестве Крашевского встречаются и положительные характеристики простых русских людей, которым свойственна обычная человечность.

The article examines the image of Russia and Russians in the works of the Polish writer Józef Ignacy Kraszewski during the period following the suppression of the January Uprising, specifically in the second half of the 1860s. It explores how the events of 1863—1864, the repressive measures of the Tsarist authorities after the uprising, and the policy of Russification in the Kingdom of Poland were reflected in Kraszewski’s literary works. Special attention is given to the various types of Russian characters depicted in the author’s novels. Despite the predominance of negative portrayals of Russian military personnel and government officials, Kraszewski’s writings also contain positive depictions of ordinary Russian people, characterized by their basic humanity.

В настоящее время в среде финно-угорских этносов Среднего Поволжья, в частности у мари, продолжаются активные процессы возрождения и передачи автохтонных верований. Ключевую роль в этом играют служители культа, чей жреческий институт развивается уже на протяжении многих столетий. В целях поиска и фиксации новых источников по заданной тематике, обеспечения возможности дальнейшего проведения сравнительно-исторических исследований автор на основе анализа документов Государственного архива Республики Марий Эл (ГАРМЭ) предпринимает попытку определения тенденции развития института жречества марийской традиционной религии и реконструкции общего контекста традиционной религиозности мари, проживавших согласно действующему в рассматриваемый период административному делению на территории Марийской автономной области в 1920—1930-е гг. Полученные в ходе исследования результаты дополняют накопленные ранее в этнографической науке сведения, позволяют раскрыть некоторые особенности развития марийской традиционной религии, охарактеризовать ряд ее духовных лиц в первой трети ХХ в. Изученные материалы позволяют сделать выводы о сохранении в среде мари автохтонных верований и обрядовой практики, даже несмотря на запреты, антирелигиозную и просветительскую работу в Марийском крае. При этом развитие жречества имело и негативные тенденции, которые также рассмотрены в статье.

At present, among the Finno-Ugric ethnic groups of the Middle Volga region, in particular the Mari people, active processes of revival and transmission of autochthonous beliefs continue. The key role in this is played by religious functionaries, whose priestly institution has been developing for several centuries. In an effort to identify and document new sources on this subject and to facilitate further comparative-historical research, the author analyzes materials from the State Archive of the Republic of Mari El (GARME) to trace the development trends of the priesthood within the Mari traditional religion and to reconstruct the broader context of religious practices among the Mari population living in the Mari Autonomous Region during the 1920s—1930s, according to the administrative division in force at the time. The findings of the study complement previously accumulated ethnographic data, shed light on specific features of the development of the Mari traditional religion, and provide insight into several of its spiritual leaders during the first third of the 20th century. The examined materials allow the author to conclude that autochthonous beliefs and ritual practices persisted among the Mari during the studied period, despite prohibitions, anti-religious campaigns, and educational efforts in the Mari region. At the same time, the development of the priesthood also exhibited certain negative trends, which are likewise addressed in the article.

Проанализированы проекты освоения выходцами из Польши колониальных владений в период Второй мировой войны. Интерес к проектам заморской колонизации возник в межвоенной Польше в связи с активной деятельностью Морской и колониальной лиги. В годы Второй мировой войны подобные проекты разрабатывались авторами эмигрантского журнала “Polska na Morzach”. В основном они сводились к улучшению социально-экономического положения Польши за счет колониальных ресурсов и эмиграции в страны Южной Америки и Африки. В оккупированной Польше проекты заморской колонизации разрабатывались участниками подпольного движения «Меч и плуг». Особенностью этих проектов было большее внимание к вопросам повышения международного авторитета Польши и расистским практикам по отношению к коренному населению колоний. В целом проекты заморской колонизации Польши в период Второй мировой войны продолжали традицию Морской и колониальной лиги.

The article analyzes colonial settlement projects proposed by Polish émigrés during the Second World War. Interest in overseas colonization emerged in interwar Poland in connection with the activities of the Maritime and Colonial League. During the war years, similar projects were developed by contributors to the émigré journal Polska na Morzach. These initiatives were primarily aimed at improving Poland’s socio-economic position through access to colonial resources and emigration to countries in South America and Africa. In occupied Poland, overseas colonization projects were formulated by members of the underground movement “Sword and Plough.” A distinguishing feature of these projects was their greater emphasis on enhancing Poland’s international standing and their inclusion of racist practices toward the indigenous populations of the colonies. Overall, Polish overseas colonization projects during the Second World War continued the legacy of the Maritime and Colonial League.

На основе неопубликованных архивных материалов в рамках микроисторического подхода на примере сельхозпредприятия «Новая жизнь» Правдинского района Калининградской области изучается послевоенная партийно-государственная политика в отношении личных подсобных хозяйств (ЛПХ) колхозников с целью определения особенностей ее осуществления на уровне конкретного колхоза, а также выявления отношения самих колхозников к этой политике. Представлен анализ касавшихся личных хозяйств постановлений партии и правительства и форм их реализации районным и колхозным начальством. Рассмотрен вопрос об изменении степени значимости подсобных хозяйств для колхозников в 1946—1991 гг. Сделан вывод о том, что на протяжении исследуемого периода произошла трансформация позиции советского руководства применительно к ЛПХ: если годы позднего сталинизма и хрущевской оттепели характеризовались практически непрерывным наступлением на подсобные хозяйства колхозного крестьянства, то начиная с брежневских времен их стали рассматривать как «союзника» общественного производства, принимая определенные меры по их поддержке. Несмотря на это, заметная доля колхозников отказалась от ведения ЛПХ, что было обусловлено, помимо прочего, предполагаемой возможностью возобновления «наступательного» курса.

Based on unpublished archival materials and employing a microhistorical approach, this article examines postwar party and state policies toward the personal house farming (PHFs) of collective farmers, using the agricultural enterprise Novaya Zhizn in Pravdinsky District of Kaliningrad Oblast as a case study. The aim is to identify the specific features of policy implementation at the level of an individual collective farm and to analyze the attitudes of the collective farmers themselves toward this policy. The article presents an analysis of party and government decrees concerning personal farms, as well as the forms in which these policies were implemented by district and kolkhoz leadership. It explores the changing significance of PHFs for collective farmers from 1946 to 1991. The study concludes that over the course of the period in question, the Soviet leadership’s position on PHFs underwent a transformation: while the late Stalinist era and Khrushchev’s Thaw were marked by a nearly continuous offensive against subsidiary farming, from the Brezhnev era onward, such farms came to be viewed as “allies” of collective production, with certain measures introduced to support them. Nevertheless, a significant proportion of collective farmers abandoned their PHFs, driven in part by the perceived possibility of a renewed repressive policy.

Представлен сравнительный анализ программных документов двух коммунистических партий современной России — КПРФ и «Коммунисты России». Исследование направлено на выявление принципиальных идеологических различий между этими политическими субъектами в понимании ими теоретических основ и практических задач коммунистического движения на современном этапе. Методологическую основу исследования составил сравнительный анализ программных документов обеих партий с применением проблемно-хронологического, системного и структурно-функционального подходов. Показано наличие существенных расхождений между КПРФ и партией «Коммунисты России» в трактовке исторического опыта социализма в СССР, причин кризиса и распада Советского государства, характера современного российского общества, движущих сил, методов и этапов социалистических преобразований. Установлено, что если КПРФ тяготеет к более умеренной и постепенной стратегии социалистических преобразований в рамках многоукладной экономики и парламентской демократии, то «Коммунисты России» последовательно отстаивают радикальный курс на пролетарскую революцию и установление диктатуры пролетариата. Сделан вывод о наличии объективных идейно-теоретических и политических расхождений в коммунистическом движении России, отражающих реальную дифференциацию коммунистических сил при явном доминировании КПРФ как ведущей левой партии.

The article presents a comparative analysis of the policy documents of two contemporary communist parties in Russia — the Communist Party of the Russian Federation (CPRF) and the Communists of Russia. The study aims to identify the fundamental ideological differences between these political actors in their understanding of the theoretical foundations and practical tasks of the communist movement at the present stage. The methodological basis of the research consists of a comparative analysis of the parties’ programs, employing problem-chronological, systemic, and structural-functional approaches. The analysis reveals significant divergences between the CPRF and the Communists of Russia in their interpretations of the historical experience of socialism in the USSR, the causes of the crisis and collapse of the Soviet state, the nature of contemporary Russian society, as well as the driving forces, methods, and stages of socialist transformation. It is established that while the CPRF leans toward a more moderate and gradual strategy of socialist transformation within the framework of a mixed economy and parliamentary democracy, the Communists of Russia consistently advocate for a radical course based on proletarian revolution and the establishment of the dictatorship of the proletariat. The study concludes that there exist objective ideological, theoretical, and political differences within the Russian communist movement, reflecting a real differentiation among communist forces, despite the clear dominance of the CPRF as the leading left-wing party.

Ограничительные меры (санкции) в отношении третьих стран являются на сегодняшний день одним из важнейших инструментов внешней политики Европейского союза. Посредством введения санкций ЕС реагирует на глобальные вызовы и события, которые противоречат политическим и гуманитарным целям и ценностям союза, пытаясь таким образом содействовать миру, демократии, уважению международного права и прав человека, а также урегулированию текущих и предотвращению возникающих на международной арене конфликтов и кризисов. Представлены результаты политико-правового анализа ключевых регулятивных документов, составляющих нормативную основу современной санкционной политики ЕС. Цель статьи состоит в выявлении основных правовых, политических и ценностных характеристик и особенностей регулирующего применение собственных санкционных мер инструментария Евросоюза. Отслежены наблюдаемые смещения акцентов в утверждении соответствующих политических установок ЕС, затрагивающие весь период становления и развития практики применения в отношении третьих стран единых ограничительных мер как составной части Общей внешней политики и политики безопасности (ОВПБ). Дана общая характеристика ограничительных мер ЕС, их специфики и практики применения.

Restrictive measures (sanctions) against third countries currently represent one of the most important instruments of the European Union’s foreign policy. By imposing sanctions, the EU responds to global challenges and events that contradict the Union’s political and humanitarian objectives and values, thereby seeking to promote peace, democracy, respect for international law and human rights, as well as to resolve ongoing and prevent emerging conflicts and crises in the international arena. This article presents the results of a politico-legal analysis of key regulatory documents that constitute the normative foundation of the EU’s current sanctions policy. The aim of the research is to identify the main legal, political, and value-based characteristics and features of the mechanisms regulating the application of the EU’s own restrictive measures. The study traces some shifts in emphasis within the EU’s political agenda throughout the formation and evolution of the practice of imposing unified restrictive measures against third countries as part of the Common Foreign and Security Policy (CFSP). A general overview is provided of the EU’s restrictive measures, their specificities, and patterns of application.

Евразийский экономический союз (ЕАЭС) играет заметную роль в формировании нового глобального миропорядка, основанного на принципах инновационного развития, трансрегионализма, интеграции и международного сотрудничества. В условиях глобальной регионализации и усиления конкуренции на мировой арене ЕАЭС представляет собой уникальную модель экономической интеграции, которая объединяет усилия разных по своему внутреннему устройству стран для достижения общих стратегических целей — как экономических, так и политических. В отличие от традиционных моделей экономической интеграции, таких как Европейский союз, ЕАЭС стремится к эффективному взаимодействию с широким кругом стран и региональных организаций, что позволяет ему эффективно действовать в современных условиях и находить новые возможности для экономического роста и повышения конкурентоспособности на международной арене. В статье рассмотрены принципы и механизмы трансрегионализма в ЕАЭС, а также примеры его регионального продвижения в международном экономическом сообществе и сотрудничества с другими странами и регионами посредством механизма зоны свободной торговли (ЗСТ). Особое внимание уделено роли «мягкой силы» как важного инструмента международной политики ЕАЭС, который способствует укреплению его стратегических позиций, а также улучшению экономической ситуации на всем пространстве ЕАЭС и расширению возможностей для успешного экономического и социально-политического взаимодействия.

The Eurasian Economic Union (EAEU) plays a significant role in shaping a new global order based on the principles of innovative development, transregionalism, integration, and international cooperation. In the context of global regionalization and intensifying international competition, the EAEU represents a unique model of economic integration that unites countries with diverse internal systems in pursuit of common strategic goals—both economic and political. Unlike traditional models of economic integration, such as the European Union, the EAEU seeks effective engagement with a broad range of countries and regional organizations, enabling it to operate successfully under current global conditions and to discover new opportunities for economic growth and enhanced competitiveness on the international stage. This article examines the principles and mechanisms of transregionalism within the EAEU, as well as examples of its regional advancement in the international economic community and cooperation with other countries and regions through the free trade area (FTA) mechanism. Particular attention is given to the role of “soft power” as an important instrument of the EAEU’s international policy, contributing to the strengthening of its strategic position, improving the economic situation across the EAEU space, and expanding opportunities for successful economic and socio-political cooperation.