2022 Том 41. №4

Неокантианство традиционно трактуется как философия, которая формировалась с целью развития и актуализации философии Канта и кантовской трансцендентальной методологии. Однако влияние Канта на становление неокантианской традиции было хотя и определяющим, но далеко не исключительным. На неокантианство оказала существенное влияние вся немецкая послекантовская философия, в особенности системы Фихте и Гегеля, хотя сами неокантианские авторы неоднократно пытались отмежеваться от великих идеалистов. Неокантианство во многом культивировало именно фихтеанское прочтение Канта, что позволило последующим философам, в частности Х.-Г. Гадамеру, считать неокантианство «скрытым неофихтеанством». Главная цель исследования состоит в историко-философской реконструкции образа философии Фихте, сформировавшегося внутри немецкого неокантианства. Для достижения поставленной цели проанализированы ключевые проекты немецких неокантианцев, в которых наиболее отчетливо проявляется влияние философии Фихте, в частности интерпретация кантовского учения о примате практического разума. Демонстрируется, как теория ценности баденских неокантианцев и этика чистой воли марбургских неокантианцев связаны с фихтеанской ревизией кантовского учения о примате практического разума. Выявляются основные черты образа философии Фихте: фихтеанская философия оказывается близка неокантианцам именно в силу стремления соединить теоретический и практический разум; идеи Фихте получают главным образом этический разворот в неокантианстве; оригинальные теории неокантианцев содержат идеи самосознания «в духе» Фихте. Делается вывод, что возрастание метафизической составляющей в неокантианских учениях может быть связано с влиянием философии Фихте.

Neo-Kantianism is traditionally seen as a philosophy that was formed to develop and actualise Kant’s philosophy and Kantian transcendental methodology. However, Kant was the determining, but by no means the only, influence on the emergence of the neo-Kantian tradition. Neo-Kantianism was strongly influenced by the entire German post-Kantian philosophy, especially by Fichte and Hegel, although neo-Kantians have repeatedly tried to dissociate themselves from the great idealists. In many ways neo-Kantianism was cultivated by the Fichtean reading of Kant, which enabled succeeding philosophers, notably H.-G. Gadamer, to consider neo-Kantianism to be “hidden neo-Fichteanism”. The main goal of this study is a historical-philosophical reconstruction of the image of Fichtean philosophy formed within German neo-Kantianism. To achieve this aim I have analysed the key projects of the German neo-Kantians in which the influence of Fichte’s philosophy, in particular his interpretation of the Kantian doctrine of the primacy of practical reason, is most clearly manifested. I show that the theory of values of the Southwest neo-Kantians and the ethics of pure will of the Marburg neo-Kantians are associated with the Fichtean revision of Kant’s doctrine of the primacy of practical reason. The following, in my opinion, are the main features of the image of Fichte’s philosophy: it is close to neo-Kantians precisely because it strives to combine theoretical and practical reason; it is in ethics that Fiche’s ideas are most manifest in neo-Kantianism; neo-Kantian original theories contain the ideas of self-consciousness “in the spirit” of Fichte. The conclusion is drawn that the growth of the metaphysical component in neo-Kantian doctrines may be connected with the influence of Fichte’s philosophy.

Необходимость переосмысления представлений о статусе пространства и времени, отнесенных в парадигме Канта к априорным формам чувственности, в конце XIX — начале XX в. была связана с формированием новых подходов к методологии научного познания. В неокантианской трактовке эти познавательные формы обретают особый эпистемологический статус, проявляясь в теоретическом поиске в качестве «предзаданных» оснований знания. Целью исследования стал компаративистский анализ двух связанных неокантианских концепций — Г. Когена и И. И. Лапшина. При обращении к философии Канта начиная со студенческой скамьи Лапшин постепенно приходит к пониманию насущности уточнения и совершенствования трансцендентального метода Канта, диктуемой самим развитием научного знания. При этом в творчестве русского неокантианца обнаруживаются реминисценции и полемические уточнения к спатио-темпоральным идеям Когена. В результате исследования выявлено, что у Когена и Лапшина имеются схожие эпистемологические установки: стремление усовершенствовать элементы кантовской философии, приспособив их для логического обоснования возможностей научно-теоретического познания, а также преодолеть психологизм и развить логицистский подход к критике познания. Каждый из авторов выработал собственный «механизм» сведения пространства и времени к комплексу интеллектуальных процедур по конструированию объекта знания. В концепции Когена пространство и время предустанавливают язык наблюдения и фундируют всякое научно-теоретическое творчество. Лапшин же, указывая на формальные и содержательные особенности этих категорий (введение «аксиом» времени, необходимость конкретизации понятий времени и пространства посредством иных категорий), отмечает, что их применение в научном суждении предполагает эпистемологическую заданность понимания объекта, что, с нашей точки зрения, является вариантом решения одной и той же эпистемологической задачи. Мы полагаем, что Лапшин в итоге выработал самостоятельную концепцию пространства и времени как познавательных форм, соответствующую духу европейского неокантианства и современной ему науки.

In the late nineteenth and early twentieth centuries the need to rethink the status of space and time which Kant considered to be a priori forms of sensibility was prompted by the emergence of new approaches to the methodology of scientific cognition. In neo-Kantian interpretation these cognitive forms acquire a special epistemological status, manifesting themselves in theoretical research as “pre-given” foundations of knowledge. It seems necessary to conduct a comparative analysis of two interconnected neo-Kantian concepts, of Hermann Cohen and Ivan Lapshin. Studying Kant’s philosophy since his student days, Lapshin gradually came to the conclusion that the need to clarify and develop Kant’s transcendental method was dictated by the development of scientific knowledge. Indeed, the works of the Russian neo-Kantian contain echoes and polemical adjustments of Cohen’s spatio-temporal ideas. Our study has revealed common epistemological attitudes in Cohen and Lapshin: the wish to improve elements of Kantian philosophy, adjusting them to prove the possibility of scientific-theoretical cognition and of overcoming psychologism and developing the logicistic approach to the critique of cognition. Each of the two authors developed their own “mechanism” of reducing space and time to a range of intellectual procedures for the construction of the object of knowledge. In Cohen’s account space and time pre-establish the language of observation and found all scientific-theoretical work. Lapshin, on the other hand, in discussing the formal and substantive features of these categories (the introduction of “axioms” of time, the need to specify the concepts of time and space through other categories), notes that their use in scientific judgment implies an epistemological givenness of the concept of the object. This I see as a variant of solving one and the same epistemological task. I submit that Lapshin worked out an independent concept of space and time as cognitive forms that are congruent with the spirit of European neo-Kantianism and contemporary science.