2022 Том 41. №4

Неокантианство традиционно трактуется как философия, которая формировалась с целью развития и актуализации философии Канта и кантовской трансцендентальной методологии. Однако влияние Канта на становление неокантианской традиции было хотя и определяющим, но далеко не исключительным. На неокантианство оказала существенное влияние вся немецкая послекантовская философия, в особенности системы Фихте и Гегеля, хотя сами неокантианские авторы неоднократно пытались отмежеваться от великих идеалистов. Неокантианство во многом культивировало именно фихтеанское прочтение Канта, что позволило последующим философам, в частности Х.-Г. Гадамеру, считать неокантианство «скрытым неофихтеанством». Главная цель исследования состоит в историко-философской реконструкции образа философии Фихте, сформировавшегося внутри немецкого неокантианства. Для достижения поставленной цели проанализированы ключевые проекты немецких неокантианцев, в которых наиболее отчетливо проявляется влияние философии Фихте, в частности интерпретация кантовского учения о примате практического разума. Демонстрируется, как теория ценности баденских неокантианцев и этика чистой воли марбургских неокантианцев связаны с фихтеанской ревизией кантовского учения о примате практического разума. Выявляются основные черты образа философии Фихте: фихтеанская философия оказывается близка неокантианцам именно в силу стремления соединить теоретический и практический разум; идеи Фихте получают главным образом этический разворот в неокантианстве; оригинальные теории неокантианцев содержат идеи самосознания «в духе» Фихте. Делается вывод, что возрастание метафизической составляющей в неокантианских учениях может быть связано с влиянием философии Фихте.

Необходимость переосмысления представлений о статусе пространства и времени, отнесенных в парадигме Канта к априорным формам чувственности, в конце XIX — начале XX в. была связана с формированием новых подходов к методологии научного познания. В неокантианской трактовке эти познавательные формы обретают особый эпистемологический статус, проявляясь в теоретическом поиске в качестве «предзаданных» оснований знания. Целью исследования стал компаративистский анализ двух связанных неокантианских концепций — Г. Когена и И. И. Лапшина. При обращении к философии Канта начиная со студенческой скамьи Лапшин постепенно приходит к пониманию насущности уточнения и совершенствования трансцендентального метода Канта, диктуемой самим развитием научного знания. При этом в творчестве русского неокантианца обнаруживаются реминисценции и полемические уточнения к спатио-темпоральным идеям Когена. В результате исследования выявлено, что у Когена и Лапшина имеются схожие эпистемологические установки: стремление усовершенствовать элементы кантовской философии, приспособив их для логического обоснования возможностей научно-теоретического познания, а также преодолеть психологизм и развить логицистский подход к критике познания. Каждый из авторов выработал собственный «механизм» сведения пространства и времени к комплексу интеллектуальных процедур по конструированию объекта знания. В концепции Когена пространство и время предустанавливают язык наблюдения и фундируют всякое научно-теоретическое творчество. Лапшин же, указывая на формальные и содержательные особенности этих категорий (введение «аксиом» времени, необходимость конкретизации понятий времени и пространства посредством иных категорий), отмечает, что их применение в научном суждении предполагает эпистемологическую заданность понимания объекта, что, с нашей точки зрения, является вариантом решения одной и той же эпистемологической задачи. Мы полагаем, что Лапшин в итоге выработал самостоятельную концепцию пространства и времени как познавательных форм, соответствующую духу европейского неокантианства и современной ему науки.