2017 Том 36 № 3

Анализируется специфика кантовской (трансцендентальной) философии, которую сам Кант именует трансцендентальным идеализмом. С одной стороны, для кантовского трансцендентализма определяющим выступает различение вещейсамих-по-себе и явлений. С другой — наш «способ познания» является репрезентативным, то есть основан на представлениях, среди которых можно выделить субъективные и объективные (объектные) представления. Тем самым, если синтезировать приведенные выше оба момента, в основании трансцендентализма Канта лежит (концептуальная) триада «[объективный] предмет (вещь-сама-по-себе; Ding an sich) — явление (Erscheinung) — [ментальное] представление (Vorstellung)». Без концепта («предпосылки») явления невозможно помыслить кантовскую трансцендентальную философию (парафраз максимы Ф. Якоби). Оно представляет третью полноценную сущность, которая имеет промежуточный онтологический и эпистемический статус. Явление может быть соотнесено с объективным (объектно-предметным; ‘gegenständlich’) представлением. При этом неправомерно как отождествление явления и вещи самой по себе, характерное для до-кантовской философии (наивный реализм), так и отождествление явления и представления при феноменалистской — a la Беркли — трактовке трансцендентализма (интерпретация двух объектов). Кантовское явление, как подчеркивает Кант в фр. (BXXVII) своей Критики, — это явление предмета (вещи-самой-по себе), что предполагает пусть и в имплицитной форме семантическое отношение референции: явление (как знак) немыслимо без того, что в нем является (референт знака). Приводится ряд аргументов в пользу нашего тезиса об объективном, объективно-объектном (предметном) статусе кантовского концепта явление.

This article analyses the features of Kant’s [transcendental] philosophy, which Kant himself described as transcendental idealism. On the one hand, Kant’s transcendentalism rests on the distinction between things-in-themselves and appearances. On the other hand, our method of cognition is representative in that is based on representations — subjective and objective (objectual) ones. A synthesis of the above considerations suggests that Kant’s transcendentalism rests on the [conceptual] triad — ‘[objective] object (thing-in-itself; Ding an sich) —appearance (Erscheinung) — and [mental] representation (Vorstellung)’. Kant’s transcendental philosophy is impossible without the concept (‘premise’) of appearance (a paraphrase of Friedrich Jacobi’s maxim). It is the third complete entity, which has an intermediate ontological and epistemological status. Appearance can be correlated with objective (objective-objectual ‘gegenstänslich’) representation. It would be unwise to identify appearance with thing-in-itself, which was characteristic of pre- Kantian philosophy (naïve realism), or appearance with representation, which was the case in phenomenalist interpretations of transcendentalism à la Berkley (interpretation of two objects). Kant’s appearance, as emphasised in BXXVII of his Critique, is an appearance of an object (thing-initself), which — although implicitly — suggests a semantic relationship of reference. Appearance (as a sign) is impossible without what appears in it (the referent of a sign). This article puts forward a number of arguments in favour of the objective/objective-objectual status of Kant’s concept of appearance.

Рассматривается система форм благорасположения в «Критике способности суждения»: незаинтересованная любовь к прекрасной форме в чистом чувстве, витальная любовь к приятному для ощущения, рациональное уважение к безусловно доброму, ориентированное на благо другого, моральное человеколюбие. Все они в синтетическом соединении дают концептуальный ключ к недосказанной в лекциях и в печатных работах Канта критической философии любви. Если моральная любовь и правосознание по мере преодоления максим «грубого вкуса» ограничивают притязания витальной любви, то эстетическая любовь в стихии воспитанного вкуса как способность с удовольствием судить о прекрасном без интереса и без посредства понятия предстает верховным условием возможности «совместимого с моральностью» отношения полов, хотя и не как ограничивающее, но как освобождающее и утверждающее благорасположение. Только способность видеть друг друга в стихии человечески-прекрасного, способность радоваться друг другу в рождающей культуру всех способностей красоте, ест ь, по Канту, условие возможности подлинно достойного человечности и совместимого с моральностью отношения. Это условие возможности обнаруживается вне пределов этики, а потому в системе этики более не тематизируется. Это верховное значение любви эстетического вкуса в кантианской антропологии вызывает поверхностные кантианские возражения, но оказывается оправданным развитой в позднейшей философии немецкого идеализма философией культуры свободной личности как стремления к целому Я.

This paper deals with the forms of satisfaction in the Critique of Judgement — disinterested affection for a beautiful form in a pure feeling, vital love for something sensorily pleasant, rational respect for unconditioned good, and non-self-regarding love for humanity. A synthetic union of the above gives the conceptual key to the critical philosophy of love, which was never fully articulated in Kant’s lectures or published works. Moral love and legal awareness prevent the encroachment of vital love, as the maxims of ‘barbarian taste’ are being overcome. Aesthetic love — which dwells in the element of sophisticated taste as a capacity to judge with pleasure in matters of beauty, free from any interest, and without the mediation of concepts — appears to be the paramount condition for the possibility of a relationship between the sexes that is ‘compatible with morality’. This is not a restricting, but rather a liberating and affirming kind of satisfaction. Only the capability to see one another in the element of humanly beautiful, the capability to rejoice in one another in the beauty which gives birth to the culture of all faculties of human beings, is, according to Kant, the condition for possibility of the only kind of relationship worthy of humanity and compatible with morality. This condition is discovered by Kant beyond the borders of ethics. Therefore, it is not discussed within those borders any more. The crucial significance of love based on aesthetic taste to Kantian anthropology evokes some superficial Kantian objections but proves to be justified by the philosophy of the culture of free personality as striving towards the integral self, as it was formulated later in German idealism.