2017 Том 36 № 2

На материале «Лекций по этике» рассматриваются суждения Канта о сущности и видах человеческой любви. Философ различает любовь благоволения (этическую), как содействие целям благополучия другого (рассматриваемое Кантом также в других этических сочинениях) и любовь благорасположения (эстетическую), которую подразделяет на чувственную и интеллектуальную. Чувственная любовь благорасположения отождествляется здесь с половой любовью. Интеллектуальная любовь благорасположения остается неопределенной, ввиду труднопостижимости такого благорасположения. Из столкновения витальной и моральной любви рождается потребность выяснения условия возможности совместимого с моральностью отношения полов. Это выяснение принимает форму этико-правовой дедукции брака. Доказательство моральной неприемлемости простого сожительства в «Лекциях» обнаруживает в основании ее не формальные (якобы неравный договор), а материально-этические соображения (цель чувственного наслаждения, распространяемая на лицо свое и другого). На поверхности кантовской дедукции — моральная противоречивость взаимного опредмечивания и инструментализации свободных лиц в брачном общении; однако моральный запрет инструментализации как таковой исключает семейную этику и семейное право; постольку корень зла не может заключаться только в одном этом. Морально неправомерный союз конкубината создается для достижения субъективных целей индивида-гедониста и не противоречит также целям рода; поэтому дедукция (в отличие от данной в «Метафизике нравов») вынуждена восходить от стратегий к максимам. По существу, в основе дедукции — вопрос о том, какая форма благорасположения вправе лежать в основе семейного союза. Этическая проблема находит себе решение вне пределов этики: основой морально приемлемого общения полов может быть только эстетическое благорасположение в стихии красоты.

This article considers Kant’s deliberations on the essence and varieties of human love, based on the Lectures on Ethics. Kant distinguished between the love of benevolence (ethical love) — a commitment to the other’s wellbeing (discussed in Kant’s other ethical writings) — and a love of delight (aesthetical love), further divided into the sensual and intellectual love. The sensual love of delight is identified with sexual love. The intellectual love of delight eludes definition, since such delight is difficult to perceive. The collision between vital and moral love results in a need to examine under what conditions relations between the sexes are compatible with morality. Such an examination is taking the form of an ethical and legal deduction of matrimony. Kant’s proof of the moral unacceptability of concubinage given in the Lectures is based on the ethical (‘its purpose is merely that one party allows their person to the other for enjoyment’) rather than formal considerations (an allegedly unequal contract). The moral contradiction of mutual objectification and instrumentalisation of free persons in matrimony is on the surface of Kant’s deduction. The moral prohibition of instrumentalisation rules out family ethics and family law. However, the root of all evil is not solely this circumstance. A morally illegitimate union of concubinage is formed to attain the subjective ends of a hedonistic individual and it does not contradict the ends of the human race. Therefore, such a deduction (unlike that presented in the Metaphysics of Morals) has to make a transition from strategies to maxims. In effect, the deduction rests on the question as to which form of delight should lie at the foundation of a matrimony. The ethical problem is solved beyond the realm of ethics — a morally acceptable union of the sexes can be based only on aesthetic delight within the element of beauty.

Государственное всеобщее право является одним из разделов, входящих в курс лекций Канта по естественному праву, читаемых им в 1784 г. Будучи традиционным разделом компендиумов по естественному праву того времени, для нас он может казаться удивительным по нескольким причинам. Хотя Кант и проводит различие между тремя ветвями власти, однако их названия и функции вовсе не идентичны привычным нам сегодня исполнительной, законодательной и судебной властям. Кроме того, интересно и обоснование исключения ряда властных полномочий из сферы компетенции правителя: монарх не может вершить суд и управлять, так как это унижало бы его величие. Интересен также и тот факт, что к данному разделу относится рассмотрение вопроса прав и обязанностей правителя и подданных в религиозных делах. Тем не менее для эпохи Просвещения этот вопрос играл немаловажное значение. Обсуждение же его у Канта имеет долгую предысторию формирования концепции веротерпимости и выстраивания отношений между государством и разными вероисповеданиями на основе норм естественного права, которая восходит к раннему Просвещению. В наиболее развернутом виде она впервые встречается у Христиана Томазия, считающегося родоначальником Просвещения в Германии. В то же время мы находим ряд важных аспектов, которые роднят раннюю просвещенческую концепцию Томазия и позднюю просвещенческую концепцию Канта. Прежде всего это взгляд на роль правителя в делах регулирования отношений между различными конфессиями. Так, оба мыслителя подчеркивают, что светского правителя должно интересовать лишь мирское счастье и благополучие его подданных, критерием же решения теологических споров должно быть не что иное, как поддержание порядка и спокойствия внутри государства.

The universal public law is a section of Kant’s lectures on natural right, which he delivered in 1784. A traditional part of the then natural right compendia, it might seem strange to us today. Kant distinguished between three branches of government. However, they were not identical in the name or function to the executive, legislative, and judicial powers. Of interest is the justification of the exclusion of certain powers from the monarch’s authority — the monarch must not dispense justice or rule in a way that is demeaning to his or her greatness. Moreover, the section covers the problem of the rights and obligations of the monarch and his or her subjects in religious matters. This problem was crucial to the Enlightenment. Kant’s deliberations on the issue include a long prehistory of formulating the concept of religious tolerance and modelling relations between the state and different confessions, based on the rules of natural law, which date back to the early Enlightenment. For the first time, it was discussed at length by Christian Thomasius, whose endeavours marked the beginning of the Enlightenment in Germany. Moreover, a number of important aspects relate Thomasius’s early Enlightenment ideas and Kant’s late Enlightenment concept. Firstly, this is the perspective on the role of the monarch in regulating interactions between different confessions. Thus, both thinkers stressed that the secular ruler had to pay heed only to the worldly happiness and wellbeing of his or her subjects. The major criterion for resolving theological disputes must be nothing else than upholding peace and order in the state. This article is supplemented with a translation of a section of Kant’s lectures on national law.

Проведен компаративистский анализ влияния двух великих немецких мыслителей — Канта и Лейбница на русскую философию рубежа XIX—XX вв. На примере идей представителей метафизического персонализма или неолейбницианства (Е. А. Бобров, А. А. Козлов, С.А, Алексеев (Аскольдов), Н. О. Лосский, В. Салагова) демонстрируются основные моменты критики кантианства и неокантианства в русской философии. Показана связь идей русских философов-неолейбницианцев и мыслителей «поздней и зрелой фазы» немецкого идеализма (А. Тренделенбург, Р. Г. Лотце, Г. Тейхмюллер). На основе историко-теоретического анализа идей кантианства и неолейбницианства выявлены как общие черты этих концепций (критицизм, стремление обосновать науку с помощью «чистого опыта»), так и их основные различия (трактовка «чистого опыта» как личностного, индивидуального или же его «формализация» и «объективация»). Показано, что неолейбницианцы в своей теории познания тоже занимались поисками «чистого опыта», но представляли его не только как «голое» познание или его возможность, но как совокупность сознания (Bewusstsein), знания (Erkenntniss), самосознания, «сознания Бога» (Gottesbewusstsein), веры и свободной воли. Таким образом, свою теорию познания русские неолейбницианцы представляли в виде «целостной сферы», учение же о «чистом опыте» кантианства и неокантианства виделось им лишь как «плоский срез» этой сферы. В то же время нельзя русских метафизических персоналистов назвать и «эпигонами» Лейбница, так как ими категорически отрицался один из основных постулатов его «Монадологии» — принцип предустановленной гармонии. В конце статьи сделан общий вывод о том, что неолейбницианство, или метафизический персонализм был родственен по духу русской религиозной философии (что доказывается на примере А. С. Хомякова и В. С. Соловьева), а неокантианство и идеи Канта, напротив, находились с ней в состоянии «агонального противостояния».

This article provides a comparative analysis of the influence of the two great German thinkers — Immanuel Kant and Gottfried Leibnitz — on the Russian philosophy of the 19th/20th centuries. The ideas of metaphysical personalists and neo-Leibnizians (E. A. Bobrov, A. A. Kozlov, S. A. Alekseev (Askoldov), N. O. Lossky, and V. Salagova) are invoked to demonstrate the main arguments of the critique of Kantianism and neo-Kantianism in Russian philosophy. It is shown that the ideas of Russian neo-Leibnizians are closely connected with those of the thinkers of the ‘late and mature phase’ of German idealism (A. Trendelenburg, R. G. Lotze, and G. Teichmüller). A historical and theoretical analysis of the neo-Kantian and neo-Leibnizian ideas helps to identify the similarities (criticism and the belief in ‘pure experience’ as the basis of science) and differences between the two concepts (the interpretation of ‘pure experience’ as personal and individual vs the propensity to ‘formalise’ and ‘objectify’ it). It is shown that neo-Leibnizian epistemology seeks ‘pure experience’. However, such experience is not interpreted as ‘bare’ cognition or its mere possibility but rather it is perceived as a combination of consciousness (Bewusstsein), knowledge (Erkenntnis), the consciousness of God (Gottesbewusstsein), faith, and free will. Thus, Russian neo-Leibnizians represented their epistemology as a complete sphere and viewed the Kantian and neo-Kantian teaching of ‘pure experience’ as a section of that sphere. However, Russian metaphysical personalists were not Leibniz’s epigones, since they denied one of the key postulates of his Monadology — the principle of pre-established harmony. It is concluded that neo-Leibnizianism or metaphysical personalism has spiritual kinship with Russian religious philosophy (the case of A. S. Khomyakov and V. S. Soloviev is used as proof). On the contrary, neo-Kantianism and Kant’s ideas were in the state of terminal confrontation within this school of thought.

Анализируется полемика С. Н. Трубецкого и Б. Н. Чичерина, возникшая после публикации С. Н. Трубецким работы «Основания идеализма». Предмет анализа — концептуальное осмысление авторами метафизической природы времени. Историческая актуальность работы выражается в том, что философские рефлексии оппонентов осуществляются на фоне грядущих научно-философских перемен, а именно — на переходе от классической к неклассической парадигме, что проявляется в желании философов, с одной стороны, осуществить пересмотр устоявшихся подходов (в данном случае — кантовского учения о времени как априорной формы чувственности, посткантианского — как проявления абсолютного духа и эмпиристского — как упорядоченного потока явлений), а с другой — к поиску новых критериев философского осмысления времени. Б. Н. Чичерин усматривает выход в обращении метафизики к методам естественных наук. Строгость и логичность естественнонаучного подхода, по мысли философа, позволит исключить субъективизм в суждениях о времени, а также увязать темпоральность явления и предмета. Для философа время — и атрибут абсолютного Духа, и научно-философская категория, фигурирующая как в строгих физических расчетах, так и в натурфилософских описаниях. С. Н. Трубецкой, в силу своей верности классическим метафизическим традициям, акцентирует внимание на роли субъекта, отмечая, что «нет объекта (явления) вне воспринимающего субъекта», что время (исключительно в метафизическом смысле) возможно лишь как форма чувственно-рационального восприятия явлений. При этом философ уточняет, что в силу соборной организации сознания, субъектом выступает не отдельно взятая личность, но человечество как совокупность чувствующих и мыслящих существ. Опираясь на платонизм, кантовскую традицию, философию всеединства, С. Н. Трубецкой полагает, что задача метафизики заключается не в поиске и выведении законов природы, а по-прежнему в раскрытии новых уровней осмысления взаимодействия мышления и бытия.

This article analyses the controversy between Sergey Trubetskoy and Boris Chicherin, which followed the publication of Trubetskoy’s monograph the Foundations of Idealism. This analysis focuses on the philosophers’ understanding of the metaphysical nature of time. The relevance of the work is that the philosophical reflections of the opponents took place against the backdrop of an impending change in science and philosophy — the transition from the classical to neo-classical paradigm. This transition encouraged philosophers to revise the traditional approaches (Kant’s teaching of time as an a priori form of sensibility, the post-Kantian idea of time as a manifestation of the absolute spirit, and the empiricist concept of time as an ordered flow of events), on the one hand, and to seek new criteria for the philosophical understanding of time, on the other. Chicherin suggested that metaphysics resort to the methods of natural sciences. He believed that the rigour and logic of natural sciences would rule out subjectivism and help to marry the temporality of the phenomenon and the object. For Chicherin, time is both an attribute of the absolute spirit and a scientific and philosophical category that is used in both exact physical calculations and natural-philosophical descriptions. Loyal to classical metaphysical traditions, Trubetskoy placed emphasis on the role of the subject, stressing that ‘there is no object (phenomenon) beyond the perceiving subject’ and that time (in a purely metaphysical sense) is possible only as a form of sensory perception of phenomena. At the same time, Trubetskoy argued that, due to the sobornost of consciousness, the subject is not an individual person but the humanity as a community of sentient and intelligent beings. In addressing Platonism, the Kantian tradition, and the philosophy of all-unity, Trubetskoy argued that the purpose of metaphysics was not to search for and formulate the laws of nature but rather to uncover new levels of the understanding of the interaction between thinking and being.

В центре внимания — рациоцентрическая система видного просветителя Германии И. К. Готшеда (1700—1766). Рассматривается онтологический аргумент в контексте современного цивилизационного кризиса сознания. В этой связи указывается на серьезный онтологический вызов для всей научной парадигмы современного стандарта естествознания, требующий введение феномена сознания в теоретическую модель этого стандарта. Подчеркивается, что это обострение онтологического аргумента в плане проблемы симметрии/асимметрии сознания и бытия серьезно обостряет вопрос структуры онтологии. На этом фоне предпринимается попытка актуализировать историко-философское значение просвещенческого классицизма И. К. Готшеда для прояснения опасности деонтологизации разума, ведущей к потере реальности. Феномен Готшеда рассматривается в герменевтическом дискурсе так называемой тайны германского духа. Акцентируется стремление Готшеда провести аргументированную апологию разума как регулятивного посредника между действительностью и духом. Отражаются актуальные аспекты рациональной эстетики Готшеда в его борьбе против предромантических теорий. Затронуты некоторые линии идейной близости между Готшедом и регулятивными принципами практического разума Канта. Подчеркивается значение философии языка Готшеда и ее близость к традиции онтологической теории языка в контексте современных герменевтических исканий.

This article revisits the ratio-centric system developed by the prominent exponent of the German enlightenment J. Chr. Gottsched (1700—1766). The authors examine the problem of the ontological argument in the context of the current civilizational crisis of consciousness, which arose against the background of the 20th century crisis of objectivist methodology of modern natural sciences. Such a methodology is incapable of solving the problem of an accurate description of the reality, in particular, as regards the ontological status of a wave function. This poses a serious ontological challenge to the entire scientific paradigm of today’s natural science standard. It is stressed that, in the context of the problem of consciousness and being symmetry/asymmetry, the ontological argument brings to the fore questions about the current place of modern civilizational process, which shows distressing symptoms of existential foundation deficiency. The authors reconsider the historical and philosophical significance of Gottsched’s Enlightenment classicism to estimate the danger of the de-ontologisation of reason, which leads to the loss of reality. The phenomenon of Gottsched is considered within the hermeneutic discourse of the so-called mystery of the German spirit. It is stressed that Gottsched was committed to a well-reasoned apologia of reason as a mediator between the reality and the spirit — a mediator that acts through the mystery of imagination and the psychology of unconscious interest. The authors examine relevant aspects of Gottsched’s rational aesthetics in his struggle against pre-Romanticism theories. Attention is paid to the ideational proximity between Gottsched’s ideas and Kant’s regulative principles of practical reason. The authors emphasise the significance of Gottsched’s philosophy of language and his connection with the tradition of ontological theory of language in the context of modern hermeneutic research.

Предпринята попытка исследования концепции личности видного представителя русского неокантианства С. И. Гессена с целью выявления ее философско-правового содержания. Эта задача решается в рамках смыслового поля, заданного координатами «личность — культура — общая воля — право — государство», и в сопоставлении с правовой концепцией Б. А. Кистяковского. С. И. Гессен выделяет несколько смысловых пластов понятия культуры: цивилизованность, образованность и гражданственность и показывает, что связь между личностью и культурой носит диалектический характер. С. И. Гессен делает установку на примат свободы личности, но свободу необходимо отделять от произвола. В то время как произвольным действиям свойственна случайность и непредсказуемость — за ними нет ничего прочного, свободный поступок — необходимая предпосылка творчества, что в свою очередь есть неотъемлемая характеристика личности. Творческое существо каждой личности подразумевает индивидуальность и неповторимость. Личность также имеет историческое измерение. Исследуя проблему отношения общества и личности, С. И. Гессен пересматривает концепцию «общей воли» Ж.-Ж. Руссо, выдвигая собственное динамическое понимание «общей воли», как непрерывного процесса творческого установления с максимально возможным вовлечением самых широких народных слоев. Понятие права Гессен осмысляет в оппозиции понятиям природы и нравственности и видит его в качестве недостаточной, но необходимой предпосылки гармонизации отношений в обществе. С. И. Гессен вырабатывает свое понимание идеала государственной организации — это демократическое государство, совмещающее в себе принципы либерализма и социализма.

This article aims to consider the concept of personality proposed by the prominent exponent of Russian neo-Kantianism Sergey Hessen and its philosophical and legal content. The frame of reference used to achieve this aim is determined by the personality-culture-the general will-the state coordinates. The author compares Hessen’s ideas with Bogdan Kistyakovsky’s legal concept. Hessen distinguished between several layers of meaning in the notion of culture — civilizedness, level of education, and civic virtue. He stressed that the personality and culture existed in a dialectical relationship. Hessen emphasised the primacy of personal freedom and the need to distinguish between freedom and power of choice. Acts of choice are random and unpredictable — they do not have a solid foundation, whereas acts of freedom are a prerequisite for creativity — an integral characteristic of personality. The creative essence of personality suggests individuality and uniqueness of each person. Personality has a historical dimension. In analysing the problem of the relationship between a person and society, Hessen considered Rousseau’s concept of general will. Hessen proposed a dynamic understanding of general will as a continuous process of establishing and re-establishing that involves the general population. Hessen counterposed law against the notions of nature and morality and interpreted law as an insufficient but necessary prerequisite for harmonizing relations in a society. Hessen developed an original understanding of the ideal of state organisation — a democratic state that incorporates the principles of liberalism and socialism.