Текущий выпуск

Во второй части статьи (первая часть опубликована в т. 24, №2 «Кантовского сборника» за 2024 г.) подробно рассмотрено обращение Канта к античным утешительным сочинениям. Основная цель — продемонстрировать близость Канта к римской Стои, а также выявить его заимствования из этой традиции. Сравнительное исследование текста утешительного письма на смерть Функа еще более отчетливо показывает, что Кант заново открывает античную философию для своих современников. Тем самым он поддерживает тенденцию, наметившуюся в эпоху Просвещения. Во «Всеобщей естественной истории и теории неба» Кант показал, что мир может существовать без постоянного вмешательства Бога. Человек должен осознать свое положение в космосе и свою абсолютную конечность. Единственная приближенность к Богу может возникнуть благодаря существованию нравственного чувства и бесконечно далекого творения Бога — самого неба. Этот знаменитый мотив Кант позаимствовал у Сенеки. Утешение и способность справляться с жизнью, таким образом, невозможно извлечь из иррациональных мистических представлений и наивных библейских историй. Мы можем найти утешение только в разуме — человеческой способности, которая ближе всего подводит нас к Богу. Многие основания для утешения, которые Кант применяет в утешительном письме в связи со смертью Функа, можно встретить у Цицерона, Сенеки и других авторов. Данное утешительное письмо необходимо рассматривать с философской точки зрения в совершенно ином свете, чем прежде, потому что Канту удается разрешить возникшую в эпоху Просвещения напряженность между возвращением к человеку как таковому и отдалением от Бога, а также связанный с этим вопрос о том, что делать, особенно в те моменты, когда, казалось бы, только Бог способен помочь. В заключении и приложении показано, что степень влияния Готшеда на журналистику эпохи Просвещения прослеживается также в прочтении Кантом «Зрителя» Аддисона, перевод которого заказал Готшед (Кант заимствовал оттуда ряд мотивов). Кант ссылается в утешительном письме на смерть Функа на историю («Видения мирзы»), рассказанную Аддисоном: в ней человеческая жизнь изображается как ветхий мост со множеством ловушек. Один неверный шаг — и протагонист падает в пропасть.

In this second installment (for the first, see Kantian Journal, 2024, vol. 43, no. 2), Kant’s references to ancient consolation writings are elaborated. The general aim is to make Kant’s proximity to the Roman Stoa, and his borrowings from it, more apparent. A comparison with his necrology for Funk then shows more explicitly how Kant takes up this ancient philosophy anew for his time, and for his fellow human beings. In so doing, he continued a trend that had begun in the Enlightenment. In Universal Natural History and Theory of Heavens, Kant showed that the world can exist without God’s constant intervention. Human being must understand his position in the cosmos and his radical finitude. Closeness to God can only arise through the moral feeling and the infinitely distant work of God, heaven itself — a famous motif Kant adopted from Seneca. Therefore, comfort and the resources for coping with life can no longer be drawn from irrational mystical moments and naïve biblical story telling. We can only find comfort in reason, the human capacity which brings us closest to God. Many of the reasons for consolation that Kant applies to Funk in the necrology can be found in Cicero, Seneca, and other authors of that period. With all this in mind, the necrology will have to be viewed philosophically in a completely different light from before. This is because Kant succeeds in reconciling Enlightenment tensions between the return to man alone and the distancing from God, as well as the resulting question of what to do, especially in those moments when it seems that only a God can help. The conclusion and appendix show that Gottsched’s influence on the journalism of the Enlightenment can also be observed in Kant’s reading and adoption of motives from Addison’s “Spectator”: Gottsched commissioned the translation. Kant refers in Funk’s necrology to a story (“The Visions of Mirza”) told by Addison, picturing human life as a dilapidated bridge with many traps. One misstep, and the protagonist falls into the abyss.

Исследование отталкивается от кантовской постановки проблемы условий возможности опыта, в рамках которой рассматривается тезис о возможности предметов опыта (В 197). Предлагаются три его интерпретации: креационистская, согласно которой априорные структуры рассудка и разума создают предметы опыта; умеренная, в соответствии с которой априорные структуры рассудка и разума объективируют и идентифицируют созерцания; версия трансцендентального реализма, представляющая предметы опыта объективно существующими. Далее анализируется особый стиль прочтения Канта, представленный в работах Г. Дж. Патона, П. Ф. Стросона, Дж. Беннетта и др. и характеризуемый автором статьи как «полемичный». В рамках этого стиля проблема условий возможности опыта фиксируется как ключевая, а основным ее источником становится аргумент каузальности, описанный Кантом во «Второй аналогии» «Критики чистого разума». В итоге полемической проработки проблема условий возможности опыта предстает как проблема «навязывания причинного порядка природе», по формулировке Беннетта. Отталкиваясь от полученных результатов, автор предлагает две собственные формулировки указанной проблемы, отражающие эпистемическую и онтологическую точки зрения на нее. В первом случае она осмысляется как проблема «замкнутого круга» познания, во втором — как «трансцендентальный коллапс», то есть как проблема корреляции разума и реальности, приобретающая в трансцендентализме качество «парадоксальной совместимости». В заключение демонстрируется потенциал данной проблемы: обосновывается, что она выступает как принципиальное основание трансцендентальной философии и источник продуктивности последней.

The starting point for this study is Kant’s approach to stating the problem of the conditions of possibility of experience and the thesis of the possibility of objects of experience (KrV, В 197). The thesis lends itself to three interpretations: the creationist interpretation, whereby a priori structures of understanding and reason create objects of experience; the moderate interpretation, in which a priori structures of understanding and reason objectify and identify intuitions; and the transcendental realist interpretation, which presents objects of experience as objectively existing. I then analyse the “polemical” style of the reading of Kant presented in the works of H. J. Paton, P. F. Strawson, J. Bennett, and others. This approach focuses on the problem of the possibility of experience, with its main source being Kant’s argument for causality in the Second Analogy from the Critique of Pure Reason. As a consequence of its polemic, this approach, as formulated by Bennett, treats the problem of the conditions of the possibility of experience as the problem of imposing a causal order on nature. Based on the results of my analysis, I propose two formulations of the above problem, which reflect the epistemic and ontological points of view respectively. In the former case, we have the problem of the “vicious circle” of cognition, while in the latter case we have “transcendental collapse” — that is, the problem of the correlation between reason and reality which acquires the transcendental property of “paradoxical compatibility”. Finally, I discuss the importance of the problem, arguing that it is the foundation of transcendental philosophy, and that which makes it productive.

Понятие морального чувства, введенное в философский лексикон Э. Шефтсбери и разработанное Ф. Хатчесоном, нашло свое место в учениях многих мыслителей. Одним из философов, рассуждавших над этим понятием, был И. Кант. Теория морального чувства, повлиявшая на формирование кантовской моральной философии, занимала различное положение в ходе эволюции последней от докритического периода в кантовском творчестве к критическому. С целью выяснить, в чем заключалось это влияние, сначала реконструируются взгляды Шефтсбери на природу морального чувства, затем анализируется место этого понятия в философии Хатчесона. У первого моральное чувство характеризуется тесной связью с эстетическими категориями прекрасного и безобразного, которые соотнесены с этической оценкой добра и зла соответственно. Второй связывает моральное чувство с работой разума. Далее исследуется отношение Канта к понятию морального чувства. Первоначально рассматриваются сочинения докритического периода, в которых фигурирует это понятие, и делается вывод о том, что Кант мог напрямую заимствовать это понятие у Хатчесона. В то же время данное понятие становится у Канта объектом его имманентной критики, поскольку уже здесь возникает вопрос о природе и характере добродетели и возможности ее беспристрастной оценки. Далее внимание уделяется сочинениям критического периода, в которых Кант более решительно высказывается о невозможности того, чтобы моральное чувство было критерием для суждений этического плана. Однако Кант не исключает данное понятие из своей практической концепции, а находит для него новое объяснение, отличное от взглядов как британских сентименталистов, так и его самого в докритический период. В соответствии с этим моральное чувство уже не является ощущением, а занимает промежуточное место между чувствами как таковыми и разумом.

The concept of “moral sense”, introduced into the philosophical lexicon by Ashley-Cooper Shaftesbury and Francis Hutcheson, has found a place in the teachings of many thinkers. Immanuel Kant was one of them. The position of the theory of moral sense, which exerted a formative influence on Kant’s moral philosophy, varied as it evolved from the pre-critical to the critical period of Kant’s work. In order to find out what this influence was, I first reconstructed the views of Shaftesbury on the nature of the moral sense and then proceeded to analyse the place of this concept in Hutcheson’s philosophy. In the case of the former the moral sense is closely linked with the aesthetic categories of the beautiful and the ugly which correspond respectively to the aesthetic categories of good and evil. The latter associates the moral sense with reason. I then examine Kant’s attitude to the concept of moral sense. First I look at the works of the pre-critical period in which this concept is used and conclude that Kant may have borrowed the concept from Hutcheson. At the same time Kant makes this concept an object of his immanent critique because already now the question arises of the nature and character of virtue and the possibility of its being estimated impartially. Next I turn to Kant’s works of the critical period in which he is more emphatic in claiming that the moral sense cannot be a criterion in making ethical judgments. However, Kant does not exclude this concept from his practical philosophy, but explains it in a different way from the views both of British sentimentalists and from his own views of the pre-critical period. Accordingly, the moral sense is no longer a sensation, but occupies a place in-between feelings as such and reason.

Рассмотрены принципы оценки (diiudicatio, Beurteilung) и исполнения (execution, Ausübung) в записях лекций Канта по естественному праву («Естественное право Файерабенда»). В данном манускрипте эти принципы в качестве двоичной схемы используются дважды, и оба раза — во введении к первой главе. Для пояснения значения данных понятий автор статьи анализирует другие случаи их употребления в философии Канта. Устанавливается, что в качестве двоичной схемы они встречаются только в записях различных лекционных курсов и черновых заметках. Подавляющее число случаев употребления диады этих принципов приходится на докритический период. В критический период их можно встретить только в первой половине 1780-х гг. В «Естественном праве Файерабенда» мы видим самый поздний случай их употребления. Чаще всего эти принципы используются в моральной философии. Здесь они имеют два основных значения — принцип оценки соответствует объективному основанию воления, тогда как принцип исполнения указывает на субъективное основание; для оценки морального долга нам достаточно одного только разума, для его исполнения необходимо предположение посторонней воли (божественной). В ходе исследования устанавливается, что эти понятия Кант заимствует из лекционного курса по логике, где они имели иное ведущее значение: принцип оценки служил для определения теоретического познания, принцип исполнения — для определения практического познания. Произошедшая при перенесении этих понятий в сферу моральной философии трансформация имеет своим источником компендиум Майера. В нем данная пара понятий не используется, однако присутствует разделение познания на теоретическое и практическое. При этом практическое познание определяется Майером как такое, которое способно воздействовать на способность желания. В «Естественном праве Файерабенда» отражаются все три выделенные значения принципов оценки и исполнения.

This paper is concerned with the principles of adjudication (diiudicatio, Beurteilung) and execution (executio, Ausübung) in the notes of Kant’s lectures on natural right (“Feyerbend’s Natural Right”). In this manuscript these principles are used as a binary scheme twice, each time in the introduction to the first chapter. To explain the meaning of these concepts I use other cases of their use in Kant’s philosophy. I have established that they are used as a pair only in the notes of various lecture courses and in rough drafts. The majority of these uses occur in the pre-critical period. In the critical period they can be encountered only in the first half of the 1780s. The latest case occurs in “Feyerabend’s Natural Right”. More often than not these terms are used in moral philosophy. Here they have two main meanings: the principle of adjudication corresponds to the objective foundation of volition, whereas the principle of execution points to the objective foundation; to adjudicate moral duty reason alone is enough, to execute it external (divine) will needs to be posited. The research has established that Kant borrows these concepts from the lecture course on logic where their main meaning is different: the principle of adjudication serving to determine theoretical cognition and the principle of execution, practical cognition. The source of the transformation that occurred in transferring these concepts to the sphere of moral philosophy is Meier’s Compendium. The pair is not used in it but the separation of knowledge into theoretical and practical is present. Meier defines practical knowledge as knowledge that can affect volition. “Feyerabend’s Natural Right” reflects all three meanings of the principles of adjudication and execution.

Цель — представить последовательный анализ так называемой «доктринальной герменевтики» путем рассмотрения значимых фрагментов «Религии в границах одного только разума» и «Критики способности суждения». Сначала выясняется, что доктринальная герменевтика в основном опирается на символическую гипотипозу, которую можно понимать как мышление по аналогии, дополненное обращением к интуиции. Здесь как историческая, так и современная интерпретация служит основой для реконструкции того, что Кант понимает под символической гипотипозой. Далее рассматривается специфика идей, которые Кант развивает в «Религии…», и показывается, что их следует классифицировать как «нечистые» идеи — в отличие от «чистых» идей, анализируемых во второй «Критике», например о Боге. Предварительный обзор показывает, что, используя аналогию и различие между чистым и нечистым, можно расположить всю совокупность идей в рамках таксономии. В завершение анализируется конкретная цель такой «символической интерпретации» и устанавливается, что ценность заключается именно в способности преодолеть разрыв между интуицией и понятиями чистого разума. Таким образом можно приблизиться к непостижимостям и парадоксам, с которыми сталкивается человек, находящийся под властью морального закона, но при этом устроенный «естественным образом». Этот тип моральной интерпретации также положительно влияет на моральную мотивацию интерпретатора.

This research aims to present a coherent analysis of so-called “doctrinal hermeneutics” by examining notable passages from Religion within the Bounds of Bare Reason and the Critique of the Power of Judgment. It is first shown that doctrinal hermeneutics essentially relies on symbolic hypotyposis, which can be understood as thinking by analogy supplemented with a reference to intuition. Here, both an historical and a contemporary interpretation inform the reconstruction of what Kant understands by “symbolic hypotyposis”. Further, the specific nature of the ideas that Kant develops in Religion is examined, and it is shown that these are to be classified as ‘impure’ ideas — in contrast to the ‘pure’ ideas dealt with in the second Critique, e.g., of God. With the analogy and the distinction between pure/impure, it is possible to locate the entirety of ideas within a taxonomy. Finally, it is explored the specific purpose of such “symbolic interpretation”, and it is demonstrated that the value in question lies precisely in the ability to bridge the gap between intuition and concepts of pure reason. In this way, we can approach the incomprehensibilities and paradoxes faced by the human being who, while under the authority of the moral law, is nevertheless constituted “naturally”. This type of moral interpretation also positively influences the moral motivation of the interpreter.

Возвращение к отечественной философии марксизма без замалчиваний, фальсификаций и упрощений, а также прояснение перспектив его дальнейшего развития — основная целевая установка, привлекающая авторское внимание к историческому материализму. Речь пойдет о последовательнице Георгия Валентиновича Плеханова Любови Исааковне Аксельрод, обратившейся при разработке концепции исторического материализма к И. Канту. Опубликованные труды Аксельрод (от ранних статей и диссертации о мировоззрении Л. Н. Толстого до зрелых работ по истории материализма и философско-социологических текстов о литературной классике) и ее эпистолярное наследие (прежде всего переписка с Г. В. Плехановым) показывают, что переосмысление идей Канта становилось для нее своеобразным ориентиром в «критике критицизма», направленной на гносеологические рассуждения неокантианцев, с одной стороны, и на отечественных мыслителей, ставших на путь «идеализма», — с другой. Такой методологический ход был фактически продолжен сотрудниками сектора исторического материализма в Институте философии Академии наук СССР (руководитель В. Ж. Келле), и, что особенно важно, он и сегодня оказывается актуальным для осмысления принципа историзма в отечественной философии и науке. Анализируя материалы дискуссий «диалектиков» (деборинцев) и «механистов» (к которым часто причисляют и Аксельрод), авторы проводят мысль о том, что ее научно-философская концепция материалистического понимания традиции историзма явилась в эпистемологическом плане своеобразным связующим звеном между дореволюционной традицией «положительной» философии на русской почве и реальным марксизмом в СССР.

The authors attempt to look back on discussions of Marxist philosophy and historical materialism in this country without censoring, obfuscating, or simplifying issues in order to assess the prospects of their development. They focus on the work of a follower of Georgy Plekhanov, Lyubov Axelrod, who, in developing the concept of historical materialism, turned to Kant. Axelrod’s published works (from early articles and a dissertation on Tolstoy’s worldview, to her mature works on the history of materialism and philosophical-sociological texts on literary classics) and her epistolary legacy (most notably her correspondence with Plekhanov) show that, for her, rethinking the ideas of Kant was a reference point in the “critique of criticism” directed at the epistemological reasoning of Neo-Kantians, on the one hand, and at the Russian thinkers who had embraced “idealism” on the other. This was essentially the approach adopted by scholars at the Historical Materialism Department of the USSR Academy of Sciences (headed by Vladislav Zh. Kelle) and, even more importantly, this approach is still relevant to the study of the principle of historicity in philosophy and science in Russia today. Analysing the debates between “dialecticians” (headed up by Abram M. Deborin) and “mechanicists” (with whom Axelrod is often identified), the authors hold that, in epistemological terms, her scientific-philosophical concepts of the materialist interpretation of the tradition of historicity is a kind of bridge between the pre-revolutionary tradition of “positive” philosophy on Russian soil, and Marxism as it existed in the USSR.

В статье представлен обзор IV Международной летней школы по изучению наследия И. Канта, посвященной учению Канта о войне и мире, организованной Академией Кантианой БФУ им. И. Канта при поддержке Форума «Петербургский диалог» и состоявшейся ٢٤—31 июля 2022 г. В лекциях научного руководителя школы А. Н. Круглова был представлен широкий спектр тем: истоки кантовского учения о войне и мире, политические воззрения Канта и содержащиеся в них противоречия, анализ кантовского трактата о вечном мире, а также его ранние рецепции и современные дискуссии. В рамках конференции молодых ученых было представлено 22 доклада, краткое содержание которых отражено в обзоре. Обсуждались культурные, социальные и интеллектуальные условия появления трактата «К вечному миру», его влияние на создание Лиги Наций, ООН, ЕС; были проанализированы пересечения с философскими проектами XX в., а также предложены оригинальные интерпретации.

This article presents a report of the Fourth Immanuel Kant International Summer School devoted to Kant’s doctrine of war and peace (24-31 July 2022), organised by the Academia Kantiana of the Immanuel Kant Baltic Federal University with the support of the “Petersburg Dialog” Forum. The lectures of the School’s scientific supervisor, Alexei N. Krouglov, address a wide range of topics: the sources of Kant’s doctrine on war and peace, Kant’s political views and their inherent contradictions, analysis of Kant’s treatise on perpetual peace, as well as its early reception and current discussions. The conference of young scholars heard 22 papers whose content is reviewed here. Among the topics were the cultural, social and intellectual conditions in which the treatise on perpetual peace appeared, its influence on the creation of the League of Nations, the UN and the EU; intersections with twentieth-century philosophical projects were also covered. Some original interpretations were offered.