2020 Том 39. №2

Обращение к «первой волне» реакции на «Критику чистого разума» в Германии со второй половины 1780-х гг. до начала XIX в. дает возможность выявить парадоксальный статус кантовского трансцендентального субъекта. Неоспоримость существования трансцендентального субъекта, связанная с самой сущностью критической философии вне зависимости от того, что под ним понимать, сталкивается с нередкими утверждениями о неустойчивости этого субъекта. Кажущаяся очевидность значения понятия трансцендентального субъекта (как субъекта познания, носителя трансцендентальных условий опыта) распадается на различные его трактовки. Для реализации поставленной цели производится текстологический анализ сочинений самых ранних оппонентов и последователей кантовского критицизма и реконструируется их концептуальное поле, в которое было помещено понятие трансцендентального субъекта. В частности, привлекаются работы таких авторов, как Я. С. Бек, А. Вайсхаупт, И. Г. Гаман, С. Маймон, К. Л. Рейнгольд, Г. Э. Шульце, И. А. Эберхард и Ф. Г. Якоби. Авторы рассматриваемого периода сгруппированы на основе общих тем и вопросов, исходя из которых они обращались к понятию трансцендентального субъекта, хотя результаты их размышлений могли при этом даже противоречить друг другу. Трансцендентальный субъект у этих авторов тематизируется в соотношении с трансцендентальным объектом, или «нечто = х», а также в рамках отношения представления к объекту и характеризуется то как нечто принципиально пустое, то как полнота истинной реальности. Трансцендентальному субъекту приписывается статус то вещи самой по себе, то «простой» идеи. Наконец, наряду с тем, что кантовский трансцендентальный субъект мог расцениваться как нечто, что должно быть преодолено, его могли полагать и как бесконечную задачу для рассудка.

The study of the “first wave” of reactions to the Critique of Pure Reason in Germany from the second half of the 1780s until the beginning of the nineteenth century reveals the paradoxical status of the Kantian transcendental subject. While the existence of the transcendental subject, whatever the term means, is not open to question since it arises from the very essence of critical philosophy, the fundamental status of the subject is sometimes questioned in this period. Although the meaning of the concept of transcendental subject seems obvious today (the subject of cognition, bearer of transcendental conditions of experience) it lends itself to various interpretations in the late eighteenth century. To achieve my goal I have undertaken a textological analysis of the works of the earliest opponents and followers of the Kantian critique and a reconstruction of the conceptual field in the midst of which the transcendental subject has been planted. Among others I draw on the works of J. S. Beck, J. A. Eberhard, J. G. Hamann, F. H. Jacobi, S. Maimon, K. L. Reinhold, G. E. Schulze and A. Weishaupt. The authors of the period are grouped depending on the common themes and questions that prompted them to turn to the concept of the transcendental subject, even though the results of their reflections did not always coincide. These authors think of the transcendental subject in its relationship to the transcendental object, or as “something = х”, and in terms of the relationship of representation to the object. It is characterised sometimes as something absolutely hollow, and sometimes as the fullness of true reality. The status ascribed to the transcendental subject is sometimes that of a thing-in-itself and sometimes that of a “mere” idea. Finally, Kant’s transcendental subject was sometimes seen as something to be overcome and sometimes as an infinite challenge to understanding.

Мой тезис заключается в следующем: Кант создал всеохватывающее систематическое описание способности чистого разума к построению систем (архитектонической способности чистого разума), которое можно успешно применять и развивать в современных условиях. Разум (в узком смысле) отвечает за формирование картины упорядоченной научной системы, включающей в себя архитектонические идеи науки, саму науку и отрасли научного знания. В первом разделе статьи посредством определения и установления взаимосвязи между такими понятиями, как (а) способность разума, (б) идеи (как принципы), (в) метод и (г) науки разума, я раскрываю то, что Кант подразумевает под архитектоническими идеями. Далее во втором разделе я анализирую кантовское понимание целостного научного знания, а также научного прогресса и предлагаю провести дифференциацию четырех уровней применения архитектонических идей, опираясь при этом на образ гармонично устроенной вселенной, который дает нам Кант в своем трактате «Всеобщая естественная история и теория неба» (1755). Я также утверждаю, что каждую возможную идею разума можно (помимо ее основной функции) рассматривать и в качестве архитектонической концепции четвертого уровня, в случае если она явно представляется нам как объект исследований (например, философских), то есть в методологической перспективе. В последнем (III) разделе я раскрываю потенциал теории Канта, указывая на то, как эта системообразующая методологическая функция чистого разума применяется в настоящее время в программе философских исследований Карла-Отто Апеля.

I argue that Kant has developed a broad systematic account of the architectonic functionality of pure reason that can be used and advanced in contemporary contexts. Reason, in the narrow sense, is responsible for the picture of a well-ordered universe of science consisting of architectonic ideas of science, sciences and parts of sciences. In the first section (I), I show what Kant means by the architectonic ideas by explaining and interrelating the concepts of (a) the faculty of reason, (b) ideas (as principles), (c) method, and (d) sciences of reason. Thereafter (II), I think through his holistic understanding of science and scientific progress and suggest differentiating between four levels of use of architectonic ideas, drawing on the metaphor of a well-structured universe as imagined by Kant in his work on the Universal Natural History and Theory of the Heavens. I also claim that each possible idea of reason can be (apart from its primary function) additionally regarded as a fourth-level architectonic concept when explicitly conceived as an object of (e. g. philosophical) studies, i. e. from a mere methodological perspective. In the final section (III), I unveil the potential of Kant’s theory by pointing out how this architectonic methodological function of pure reason is tacitly used in Karl-Otto Apel’s contemporary philosophical research programme.

Многочисленные сюжеты в контексте философии религии без сомнения свидетельствуют о знакомстве Канта с работами Лессинга. Невзирая на очевидную близость и согласие между обоими авторами в отношении многих фундаментальных вопросов, нельзя не заметить и серьезные различия между ними. Однако эти значительные различия и многие спорные моменты, несмотря на то что они затрагивают очень важные проблемы в контексте Просвещения и философии религии, до сих пор обычно упускались или игнорировались в исследованиях, — вероятно, преимущественно из-за часто диагностируемого сходства и широко предполагаемого «созвучия» между этими двумя авторами. Хотя Лессинг и Кант оба привержены идеям Просвещения, а также демонстрируют «существенное родство» в отношении прежде всего философско-религиозных вопросов, кантовский «морально обусловленный монотеизм» содержит очевидную критику философско-религиозного учения Лессинга. Это также заметно в критической позиции Канта, выраженной прямо или косвенно, по отношению к притче о трех кольцах из драмы Лессинга «Натан Мудрый». Критика, которая в этом случае становится явной, касается в первую очередь вопросов о «принципах», оставленных Лессингом без пояснения, о «равном статусе» монотеистических религий, который он провозглашает, и о «конкуренции религий», на которой он настаивает. Исследуются основные моменты этой критики.

Numerous passages in the context of Kant’s philosophy of religion show without doubt his acquaintance with Lessing. But apart from the obvious affinity and agreement between Kant and Lessing with regard to many substantial questions, serious differences cannot be overlooked; the frequently diagnosed closeness and widely suspected “harmony” between the two is probably also the primary reason why important factual differences and controversial aspects have so far usually been neglected or ignored in research, although they still continue to raise problems and controversies in the context of the Enlightenment and the philosophy of religion. Although Lessing and Kant are both committed to the ideas of the Enlightenment and also appear as “related in essence”, above all with regard to religio-philosophical questions, Kant’s “moral determined monotheism” also contains an obvious criticism of Lessing’s religio-philosophical doctrines. This is also obvious in Kant’s — direct and indirect — confrontation with the “Ring Parable” in Lessing’s drama Nathan the Wise. The criticism that becomes apparent there concerns above all the question of “principles” left unclarified by Lessing, the “equal rank” of the monotheistic religions which he claimed, and the asserted “competition of religions.” I investigate some of the main points of this criticism.

В конце мая 2020 г. в США после вызвавшего большой резонанс убийства полицейским задержанного афроамериканца развернулась кампания против памятников деятелям, чья репутация, по мнению протестующих, запятнана расизмом. Некоторые немецкие публицисты, впечатленные этой кампанией, предприняли аналогичный поиск расистов среди национальных мыслителей и политиков прошлого. Неожиданно «козлом отпущения» оказался Кант. Эта реплика – попытка оценить перспективу данного выбора в сравнении с русским опытом.

A murder of an Afro-American detainee by a policeman at the end of May 2020 caused a public outrage in the United States, which led to a campaign against the monuments to historical figures whose reputation, according to the protesters, was marred by racism. Some German publicists, impressed by the campaign, initiated an analogous search for racists among the national thinkers and politicians of the past. Suddenly Kant emerged as a ‘scapegoat’. This statement is an attempt to assess such reactions from the perspective of Russia’s experience.